Подмостки острова развлечений — последняя ступень артиста перед падением в бездну бродяжничества. С балаганной эстрады один путь: в ночлежку, притон, тюрьму. Кто попадает на подмостки Кони-Айленда, обратно не возвращается.
Между балаганами и вдоль дороги к Нью-Йорку назойливо лезли в глаза рекламные щиты, окрашенные во все цвета радуги: «Реслинг! Схватки сильнейших в мире! Реслинг!»
Радио, что ни час, бормотало о предстоящем сенсационном чемпионате. Спортивные обозреватели газет оценивали шансы атлетов.
— Что такое реслинг? Спортивная игра? Разновидность борьбы? К чему сводятся приемы реслинга? Кому присуждается победа?..
Американский товарищ, к которому я обратился за разъяснениями, замялся.
— Видите ли, реслинг — американское изобретение. Он состоит из японского джиу-джитсу, английского бокса и французской борьбы, причем преимущественно из запрещенных приемов. Правила? В реслинге возбраняется убийство и прямое членовредительство… Как бы вам объяснить? Ну, например, можно выламывать руку противнику, понимаете — выламывать! — но при этом не допускать полного перелома. Или: можно давить на глаза, не ослепляя противника навсегда. Чувство меры!
Все это было еще достаточно туманно. Однако из последующих объяснений открылось, что атлетам, выступающим в реслинге, не только дозволяется, но и рекомендуется: что есть силы бить партнера, щекотать, кусать, щипать, сжимать его пальцы, пока они не посинеют, рвать уши, зажимать нос… Как кровавые голливудские кинофильмы и газетные описания преступлений, реслинг разжигает низменные инстинкты толпы.
Нам принесли билеты на предстоящий «чемпионат-сенсэйшен». Он устраивался на широкую ногу: антрепренеры сняли зал «Мэдисон сквер гарден», вмещающий до двадцати пяти тысяч человек. Реклама сделала свое: билеты были распроданы за сутки.
Вокруг реслинга велась крупная игра. Заключались взаимные пари на большие суммы. Втайне покупались и перекупались атлеты. В стае около спортивных шулеров, жучков, букмекеров шныряли, крутя носом, юркие репортеры и вынюхивали: почему ставки на безнадежного итальянца Эстери неожиданно вскочили выше, чем на фаворита шотландца Мэхнея?..
Чкалов отказался ехать на чемпионат:
— Чего я там не видел! Великовозрастные болваны в трусах будут нещадно лупцовать друг друга, щипаться и хныкать… Какой это, к чорту, спорт!
Выступали восемь пар. Каждый атлет носил одну или несколько хлестких кличек. Публика поделила симпатии между любимцами; глубина симпатии выражалась в количестве долларов, поставленных на фаворита. Многоязычная толпа наполнила зал: американские граждане шведской, итальянской, китайской, польской, венгерской, русской, немецкой, еврейской, норвежской, ирландской и еще десятков национальностей… Возбуждая национальные чувства зрителей, антрепренеры хитро подобрали пары. Джесси Джемс, прозванный «греческим Адонисом», дрался с Генрихом Кульковичем — «дикарем польских лесов». Стив Кессэй, «сокрушающий», или «ирландская угроза», встречался с Томом Хенли — «шерифом из штата Оклахома». Рихард Шталь, «немецкий кумир», выступал против Берни Джильберта — «еврейской сенсации» со щитом Давида на фиолетовых трусах; у «кумира» на том же месте, в тыльной части бедра, была вышита коричневая свастика.
Атлеты прошествовали вокруг четырехугольника, и репортеры, облепившие ринг со всех сторон, лихорадочно застучали ключами телеграфных аппаратов, передавая в свои редакции о событии в «Мэдисон сквер гарден». Рефери с лицом старого пошляка поднял волосатую руку:
— Джордж Кларк! Кэрли Данчин!
«Гордость Шотландии» и «еврейский идол» поднялись на ринг. Судья пронзительно свистнул. Драка началась, страсти обнажились.
Еще не успев разжать пальцев после рукопожатия, стоя лицом к лицу, атлеты метали свирепые, вызывающие, ненавидящие взгляды. Каждый из них видел в партнере врага, отнимающего у его жены и детей кусок хлеба. Зрители, собравшиеся со всех концов колоссального города, науськивали противников, стравливали их, как хищных зверей, но и сами, сбросив личину благопристойности, заметались волчьей стаей. Они отдали за билет свои доллары, чистоганом оплатили пот и кровь атлетов, и теперь пылали жаждой острых ощущений, торопились увидеть, как эта кровь и этот пот, смешиваясь, потекут на ковер.
— Кэрли, держись! Дай ему в печенку, Кэрли!.. — орали зрители из еврейских кварталов Бруклина.
— Джорджи! Ос-ле-пи-те-ельный!.. Где твоя хватка?! Что ты бегаешь, как крыса?! Двух центов не стоишь, собака! — бесновались недовольные своим фаворитом.