Репортеры неотвязными тенями сопутствовали летчикам и надоели им безмерно. «Ну, кажется, избавились!» — со вздохом облегчения сказал Громов, поднимаясь в вагон поезда, уходившего в Лос-Анжелос. Но не прошло и двух минут, как репортерская ватага с шумом ввалилась в вагон. В дороге соседи-пассажиры отводили фотографов в сторону и перешептывались. За сходную цену бакалейщик Смит, судья Паркинсон, дантист Бэрно становились обладателями снимков, изображавших их рядом с русскими пилотами. «Паблисити»!
Рабочие полуторамиллионного Лос-Анжелоса встречали советских гостей. Люди заполнили перрон и запасные пути, взобрались на крыши и буфера вагонов. Полетели букеты цветов. Летчикам насилу удалось пробраться на вокзальную площадь, также запруженную толпой. Среди встречавших была группа русских переселенцев, эмигрировавших в Калифорнию во времена царизма. Старик с бородой по пояс, сняв шляпу, наклонил седую голову: «Слава вам, русские люди! Спасибо, родные!..» Американские рабочие запели «Интернационал».
Летчики сели в машину. Моложавая, скромно одетая женщина, с огромными черными глазами, проскользнула через цепь полисменов и бросилась вслед автомобилю, простирая вперед руки. «Америка будет социалистической! Америка будет свободной!..» — воскликнула она тонким надрывающимся голосом. Полицейский офицер растерянно оглядывался. Толпа поглотила женщину.
В столице Калифорнии мы провели пять дней. Солнце еще нс поднималось над Сиерра-Невадой, как в консульском особняке начинался телефонный трезвон. В двери стучались взрослые и подростки, явившиеся за автографами. Посыльные несли пачки поздравительных телеграмм и записок от владельцев магазинов и отелей, от портных и парикмахеров, предлагавших услуги пилотам в расчете на рекламу. Словом, повторялось все то же, что происходило неделю назад в противоположном конце Соединенных Штатов.
Время шло, а пресса все еще была полна материалами, посвященными громовскому перелету. Целые страницы отводились даже в газетах махрового реакционера, фашиста Херста. На первый взгляд это казалось непонятным. Совсем еще недавно херстовские газеты, побившие рекорд грязнейшей антисоветской клеветы, называли предстоящий перелет Чкалова «советским блефом», «большевистским пропагандистским трюком»; херстовская чернильная свора врала, что «в Советской России вообще нет своей авиации», что «русские по своей природе не способны к пилотированию», а «Чкалов летит неизвестно откуда…» Когда же чкаловский экипаж победно завершил небывалый трансполярный рейс и миллионы людей провозглашали славу дерзновению советских летчиков, Херст мгновенно перестроился. Херст сообразил, что его свора пущена не по той дорожке. «Нажива — выше всего!» — и газеты, по команде хозяина, примкнули к общему благожелательному хору — разумеется, на очень короткое время. Приезд громовского экипажа в Лос-Анжелос король желтой прессы попытался было использовать в своих темных целях, но просчитался.
В советское консульство позвонил редактор херстовской «Экзаминер»:
— Сэр Рандольф Херст приглашает русских летчиков и их друзей в свое имение Сен-Симон…
Такой наглости никто не ожидал даже от этого семидесятипятилетнего фабриканта лжи.
Херст «стоит» двести миллионов долларов, по другим американским источникам — четверть миллиарда. Он владеет семнадцатью газетами и десятью журналами, издающимися миллионными тиражами в крупнейших городах Соединенных Штатов; ему принадлежат: крупное телеграфное агентство, три радиостанции, кинофабрика. Конкурируя с другими газетными монополиями в обмане американского народа, Херст двадцать лет клевещет на советскую страну, извращает положительные сообщения об ее успехах, распространяет отвратительные карикатуры на лучших сынов и дочерей советского народа, издевается над благородными патриотическими чувствами наших соотечественников.
С головы до ног Херст — в крови. На человеческих костях основаны его золотые прииски, медные рудники, нефтяные скважины, лесные промыслы, фабрики и фермы. «Нет ни одной разновидности порока и преступления, которую Херст не использовал бы для целей наживы», — говорит видный американский историк. Давно еще, перед кубинской войной, Херст отправил художника на Кубу для зарисовки военных действий. Прибыв на место, художник телеграфировал хозяину: «Все спокойно. Здесь нет никаких волнений. Войны не будет, хочу вернуться». Херст не замедлил ответить: «Задержитесь. Ваше дело обеспечить зарисовки, а я обеспечу войну».