«Сильвия Дресслер, малютка четырех лет, голубые глаза, вьющиеся светлокаштановые волосы, похищена неизвестным… Всякий, кто нападет на след и поможет найти девочку, получит 5.000 $. Бенджамен Дреслер, обувная фирма, Бостон…»
Далее следовали приметы похитителя и портрет ребенка. Банкир из Сан-Франциско, суля пятнадцать тысяч, взывал непосредственно к преступникам, увезшим его «обожаемого сына». Репортеры в стандартном слезливом стиле расписывали:
«Отчаяние убитых горем родителей не поддается выражению… Мать, заломив тонкие руки, содрогалась от душивших ее рыданий… Безутешный отец, сжимая кулаки, согнулся под бременем несчастья…»
Спустя несколько дней родители обычно получают немногословное письмо, не оставляющее сомнений в том, что ребенок жив и отменно здоров; для его нормального кормления требуется ровно столько-то долларов; при отсутствии упомянутых долларов питание придется прекратить… Затем стороны вступают во вторую фазу переговоров: «убитые горем» ведут с похитителями торг о размерах выкупа. Посредничество сплошь и рядом любезно берут на себя чины полиции. Похищенный ребенок водворяется на место, а одновременно пачка долларов перекочевывает из родительского кармана в карман преступника, несколько худея по пути. Но нередко «киднап» завершается трагически.
XII
Шофер, уступивший свое место Громову, беспокойно ерзал, поглядывая на спидометр, стрелка которого, вздрагивая, передвигалась вправо. Шестьдесят миль, семьдесят, восемьдесят… Ветер свистел в раскрытых окнах. Впереди, километров на десять, не виднелось ни души.
Мы ехали из Лос-Анжелоса на север, в Сан-Франциско. Калифорнийская автомобильная магистраль протянулась на пятьсот миль вдоль побережья Тихого океана, прямая, широкая, гладкая, как стекло, и накатанная до блеска. На бледноголубом фоне неба сверкала и искрилась снежная гряда. У подножия горных хребтов, в пышной субтропической растительности, среди пальм и апельсиновых рощ, виднелись дворцы и замки миллионеров, белоснежные, розовые и небесного оттенка виллы голливудских звезд. Роскошные яхты, как большие лебеди, покачивались. на океанской зыби.
Миновав владения калифорнийских богачей, магистраль удалялась от побережья. Вдали появилось темное пятнышко, оно быстро вспухало. Это могла быть автомашина, но мог быть и полицейский мотоцикл, встреча с которым вовсе не улыбалась Громову, вдвое превысившему разрешенную скорость. Михаил Михайлович благоразумно убавил ход.
Мотоциклисты дорожной полиции, здоровенные дяди в дымчатых очках и широкополых шляпах, с гигантским кольтом на бедре, рыскали по дороге. Появляясь, как из-под земли, они норовили незаметно пристроиться позади чрезмерно резвого автомобиля. Продержавшись в непосредственной близости две- три минуты и зарегистрировав недозволенную скорость, полисмен обгонял нарушителя правил, загораживал путь и вручал штрафную квитанцию.
Мимо пробегали скучные провинциальные городки с испанскими названиями, схожие до одурения, со своим Бродвеем — центром торговли и сомнительных увеселений, нагромождением хвастливых реклам. При выезде из одного такого городишка мы задержались в ожидании отставших машин.
— Это что за столица? — шутливо спросил Громов.
— А вы почти угадали, — ответил наш инженер. — Сей населенный пункт именуется весьма пышно: Король-Город.
Желто-серое поле, поросшее чахлым кустарником, было беспорядочно застроено нескладными сарайчиками, сколоченными из ящичных досок, фанеры и ржавых жестянок. Полуторатонный грузовик не уместился бы даже в самом большом из этих странных сооружений. В иных сарайчиках дымились короткие жестяные трубы — там были очаги. Из игрушечных оконец выглядывали человеческие лица. В этих конурах жили. Их населяли целые семьи.
Фанерная дверка заскрипела. Из ящика, согнувшись, выбралась моложавая красивая женщина и враждебным взглядом окинула незнакомцев. Малютка лет трех вцепилась в юбку матери, уставилась пугливо на высокого чужого дядю, готовая расплакаться. Громов погладил ее шелковистую головку. Лицо женщины слегка смягчилось.
— Кто вы? — недоверчиво проговорила она.
— Русские летчики. А вы?
Женщина как будто смутилась.
— Мы из Кливленда, Огайо, — сказала она, одернув вылинявшее от стирки платьице девочки. — Муж второй год не имеет работы. Он столяр.
— Чем же вы живете?
Женщина отвернулась в сторону, ответила нехотя, отрывисто: