До старта рейсового самолета на запад оставалось немного. На шоссе стоял автомобиль. Я спросил шофера — за кем он приехал?
— Повезу двух горничных в Вашингтон, сэр, — обнажая белые зубы, весело ответил негр. — Их наняли на сегодня, гостей много…
— Отлично, я поеду тоже.
— Нельзя, сэр, нельзя, — смутился шофер. — Разве можно джентльмену ехать с этими девушками!
— Почему же нельзя?
— Они черные, сэр. Черные!
— Это не имеет значения. Я еду!
На лице негра отразилась тревога, он торопливо зашептал:
— О, нельзя, нельзя… Надо ехать через Мэриленд, это строгий, очень строгий штат. Плохо будет, если увидят белого джентльмена с черными девушками, большая беда, сэр. Разве вы не знаете, сэр?
Белому мужчине или белой женщине, оказывается, позволительно ездить с шофером-негром: он — слуга. Если же белый человек появится в обществе негритянки, расисты жестоко расправятся с ней, да и ему не поздоровится. Быть может, эту негритянку и не убьют, но изувечат жестоко.
XIII
Воздушный путь между двумя океанами длился восемнадцать часов. От Города Соленого озера «Дуглас» повернул к северу и пошел над незнакомой мне местностью. Мы пролетели над рекой Колумбия, разделяющей города Портланд и Ванкувер. Отсюда пять недель назад на весь мир разнеслась весть о втором Сталинском маршруте Чкалова.
Сиэттль с его четырехсоттысячным населением, крупными предприятиями авиационной и строительной индустрии, заводами «Боинг», выпускающими четырехмоторные бомбардировщики дальнего действия, — самый северный город на тихоокеанском побережье Соединенных Штатов. Дальше лежит Канада, Британская Колумбия, а еще севернее — Аляска. Из Сиэттля туда ходят пароходы до порта Сьюарт; на пути они останавливаются в Кетчикене и Джюно.
Клерк гостиницы, куда я заехал, рассказал, что «рашен метеоролоджист Майкл Белиакоф» лишь два дня назад отбыл пароходом «Юкон» на Аляску. Мне оставалось двинуться таким же путем; случайных самолетов не было и в помине.
В номер явился немолодой облысевший джентльмен, маленький, необычайно подвижный, с печально повисшими усиками махорочного цвета. Прижимая к бокам протертые локти и выпячивая узкую грудь, он отрекомендовался: коммерческий представитель компании «Постэл телеграф». Джентльмен шаркал ножками и нес неслыханную тарабарщину на чудовищной смеси английского, итальянского, польского и еще какого-то языка собственного изобретения. Разговаривая, он гордо вскидывал остренький подбородок; хвостики его усов беспокойно вздрагивали. В конце концов цель визита все же разъяснилась. Узнав о прибытии московского журналиста, пользующегося услугами «Постэл телеграф», сиэттльская администрация этой телеграфной компании откомандировала ко мне мистера Уильяма Джонсона в качестве гида и «отменного знатока русского языка».
Уильям Джонсон, в отдаленном прошлом — Владислав Коханецкий, уехал в девятьсот шестом году из Петроковской губернии в Америку, как он признался, за счастьем.
— Але я пане… нема хэпи… Ю андерстэн? Понятие? Нэма щенстя, фортуна не!.. Сэр розумэйт?..
По словам Джонсона, лишь сегодня на него свалилось счастье в виде встречи с «дорогим земляком», о чем он напоминал поминутно. Шевеля махорочными усиками, он обстоятельно излагал свою биографию и почему-то оправдывался в поздней женитьбе. Затем он заговорил о талантах юных Джонсонов, и подбородок его взлетел еще выше. «Четыре хлопец, сэр! Фор бойс, проше пана».. Хлопцев звали: Джемс, Джон, Джозеф и Джек. Семья Джонсон каждые два года увеличивалась на одного мальчика и теперь пребывала в ожидании пятого…
Вспомнив вдруг о цели своего прихода, Джонсон затрепетал и пришел в состояние служебного экстаза. Он предлагал осмотреть лучшие достопримечательности города, ознакомиться с лучшими фильмами, посетить лучший ресторан, побывать на лучшем матче в бейзболл. Стоит только мигнуть, и он, мистер Джонсон, урожденный Коханецкий, предоставит дорогому земляку все наилучшее, что есть в Сиэттле, в Америке, на земном шаре!..
— Hex пан тылько муви, тылько говорить ми! — восклицал он и, как средневековый кавалер, мёл перед собой засаленной шляпой.
Я ответил, что тороплюсь на Аляску и заинтересован лишь в приобретении билета на завтрашний пароход.
— Як ютро? Туморроу? Зав-три? Мадонна миа! — горестно вздохнул Уильям-Владислав, томными жестами изображая душевную скорбь по поводу нашего с ним преждевременного расставания.