— Мне стало одиноко наверху, — начал я. — Паршивое я нашел призвание. Если возьмусь за роман, думаю, пойду в хор или что-нибудь такое, буду бегать на репетиции между главами.
Кеннет знал, какой вопрос я хочу услышать.
— Винсент, о чем новый рассказ?
— Слушай, Кеннет, без шуток. Он потрясающий. Правда, — сказал я, пытаясь убедить не только его, но и себя. — Называется «Игрок в боулинг». О парне, жена которого не дает ему слушать по ночному радио боксерские и хоккейные матчи. Никаких матчей. Слишком громко. Ужасная женщина. Не дает парню читать бандитских историй. Плохо на него влияют. Выкидывает все бандитские журналы в мусор, — как настоящий писатель, я следил за его лицом. — Каждый вечер в среду этот парень ходит играть в боулинг. После ужина, каждый вечер среды он снимает свой особый шар для боулинга с полки в чулане, кладет в особый холщовый мешочек, желает жене спокойной ночи и уходит. И так восемь лет. А потом он умирает. Каждый понедельник вечером жена приходит на кладбище и кладет на могилу гладиолусы. Однажды вместо понедельника она приходит в среду и видит на могиле свежие фиалки. Не может и представить, кто же оставил их там. Спрашивает старика сторожа, и тот отвечает: «Ну как же, та самая леди, что приходит каждую среду. Я полагаю, его жена».
«Жена его? — кричит жена. — Я его жена!» Но старый сторож, он уже глухой старик, ему это, считай, без разницы. Женщина идет домой. Поздней ночью ее сосед слышит звук бьющихся стекол, но не отвлекается от хоккейного матча по радио. А утром, по пути на работу, видит в соседнем доме разбитое окно, и на лужайке шар для боулинга, весь в росе, блестящий.
— Ну как?
Он не спускал глаз с моего лица все то время, пока я рассказывал.
— Ой, ну Винсент, да ну.
— Что не так? Это же чертовски хороший рассказ.
— Знаю, ты отлично все распишешь. Но нет же, Винсент!
Тогда я сказал:
— Это последний рассказ, что ты от меня услышал, Колфилд. Что с ним не так? Это шедевр. Я пишу шедевр за шедевром. Никто не написал столько шедевров в одиночку.
Он знал, что я шучу, но едва улыбнулся, видел, как я подавлен. Не нужна мне была такая улыбка.
— Что с рассказом не так? — выпалил я. — Мелкий подонок. Рыжая сволочь.
— Такое могло случиться, Винсент. Но ты ведь не знаешь, что точно случилось, так? Я про то, что ты все выдумал, да?
— Конечно, выдумал! Но ведь такое случается, Кеннет.
— Конечно, Винсент! Я верю тебе. Без шуток, верю. Но если ты все выдумал, почему бы не выдумать что-нибудь хорошее? Понимаешь? Доброе бы что-нибудь придумал, я об этом. И добро случается. Все время. Господи, Винсент! Писал бы о хорошем. О хорошем, про хороших парней и всякое такое. Господи, Винсент!
Он смотрел на меня загоревшимися глазами, да, загоревшимися. Он умел так взглянуть.
— Кеннет, — начал я, хотя уже знал, кто кого сделал, — парень с шаром — неплохой парень. Он хороший. Это его жена тут плохой парень.
— Все я понял, но, боже, Винсент! Ты мстишь за него и все тут. Ты ж этого хочешь, отомстить? Я о чем, Винсент. Все с ним в порядке. Оставь ее. Леди, я про нее. Она не понимает, что натворила. Я про радио, бандитские истории и все такое. Оставь ее, Винсент, а? Хорошо?
Я ничего не ответил.
— Не заставляй ее из окна ничего бросать. Шар этот. А, Винсент? Хорошо?
Я кивнул.
— Хорошо.
Поднялся, зашел на кухню и выпил бутылку имбирного эля. Он уделал меня. Всегда уделывал. Я пошел к себе и разорвал рассказ.
Спустился и снова сел на перила, стал смотреть, как он читает. Кеннет внезапно взглянул на меня.
— Поехали к Лесситеру, мидий поедим.
— Давай. Наденешь что-нибудь или так поедешь?
На нем была лишь полосатая футболка, он тогда обгорел на солнце, как обычно обгорают все рыжеволосые.
— Нет. Мне и так неплохо, — он встал и положил книгу на кресло. — Давай просто поедем. Прямо сейчас.
Закатав рукава рубашки, я пошел за ним по лужайке, остановился на ее краю и стал смотреть, как он выезжает на моей машине из гаража. Кеннет задом отъехал к дороге и остановился. Когда я сел за руль, он перелез на пассажирское сиденье и стал опускать стекло — окно было закрыто после вчерашнего вечернего свидания с Хелен Биберс; ей не нравилось, что ветер треплет волосы. Затем Кеннет нажал кнопку на приборной панели, и брезентовый верх, не без помощи моего удара, начал откидываться и наконец сложился позади сидений.
Я поехал по Кэрак, а с Кэрак сразу свернул к Оушен. До Лесситера тут проехать километров двенадцать, по Оушен. Первые километра три мы и слова не вымолвили. Солнце было потрясающим. Мои руки теперь казались совсем бледными; стали видны пятна от ленты печатной машинки и обгрызенные ногти на пальцах; зато на рыжих волосах Кеннета оно отливало очень красиво, так что жаловаться не приходилось, все было честно. Я сказал ему: