Расстояние быстро сокращалось. Я ничего не делал, чтоб танкисты не заметили шевеления орудия и не свернули на фланг. Сто метров, семьдесят, пятьдесят, тут я резко опустил ствол на прямую наводку и дернул за шнур. Снаряд попал в правую гусеницу танка.
Танк несколько раз повернулся вокруг оси. Снаряды у него действительно кончились, иначе он также, как и я, прямой наводкой покончил бы со мной. От танковых пулеметов защитил орудийный броневой лист. Наконец, кончились патроны и у пулеметчика. Щелкнул башенный люк, я услышал немецкую речь. Из люка вылезли танкисты и быстрым шагом направились ко мне. Автомат Хомича лежал в трех метрах, а винтовки подающих и моя вообще возле лафета. Попробовал шевельнутся в сторону автомата, но боль в ноге не позволила даже встать. Я перекрестился и стал читать «Отче наш».
Вдруг, слева, из-за холма, по которому до этого стреляли немцы, раздались две очереди из ППШ. Я потерял сознание.
Восемь суток лежал в госпитале, не приходя в себя.
Потом мне рассказали. Волею случая, наш бой в стереотрубу из штабного НП наблюдал сам Рокоссовский. Именно по его распоряжению к нам на помощь прибыл разведвзвод. Так, что я крестник самого маршала. Через три дня после боя в газете «Красная звезда» появилась статья «Подвиг артиллеристов» с портретами меня и младшего лейтенанта. В статье говорилось, что заряжающий артиллерийского расчета младший сержант Иван Лынчук, будучи серьезно раненый, после смерти своих товарищей не растерялся и в одиночку вел бой с четырьмя танками противника. Толи разведчики, толи корреспондент, что-то напутали.
А еще через четыре дня, ко мне в палату пришел сам Рокоссовский. Правда, я был в бреду и его не видел, товарищи по палате рассказывали.
После выписки из госпиталя, меня комиссовали. До конца жизни пришлось ходить с палочкой. А лейтенант молодец, после лечения вернулся в полк.
Перед отъездом в Москву на вручение Звезды героя меня пригласил политрук полка. Именно ему я рассказал, как всё было на самом деле, а он мне про Рокоссовского. По совету политрука я никому правду больше не рассказывал. Ибо для всех я стал официальным героем, на которого равнялись остальные артиллеристы, и снимать меня с пьедестала по идеологическим соображениям никак нельзя было.
Вот так я и жил с сознанием того, что ношу чужую награду. У Хомича осталась дочь, тут её адрес. Сам я не решился, а ты, браток, передай ей эту Звезду. Так и скажи, награда долго искала и вот нашла своего героя. Я очень болен. Думаю, скоро доведется встретиться с Хомичем. Так, чтоб не стыдно было ему в глаза смотреть. Ведь практически он тот бой и начал и победил, а все награды достались мне.
— Иван Федорович, а как сложилась ваша жизнь после войны?
— После возвращения домой меня вызвали в НКВД. Хотели узнать, каким образом я избежал штрафного батальона. Но награда и статья в газете сделали свое дело, от меня отстали. Вскоре узнал, что в Умани, на родине отца, открылся сельскохозяйственный техникум и я уехал из родных мест. Честно говоря, хотелось исчезнуть из поля зрения особистов. После учебы женился, устроился на хорошую работу и перевез к себе мать. Мама рассказывала, что искал меня в сорок пятом какой-то военный, говорил однополчанин. Но я ей строго настрого запретил давать мой новый адрес. Для всех кроме матери я уехал в Москву учиться на инженера.
Да, и дело не только в особистах, стыдно мне было. Люди всю войну прошли, а я только в одном бою участвовал и сразу Звезда героя. Поэтому на новом месте я о наградах никому не говорил.
Десять лет работал агрономом в колхозе, потом пригласили преподавателем в техникум, где раньше учился. Вот так до сих пор и учу ребятишек.
Я выключил диктофон, перечитал написанный ранее текст и внес несколько правок. В дверь опять постучали. Проводник принес кофе.
— Неужели прошел час? — удивился я.
— Даже час двадцать две. Дел было много.
Проводник забрал пустые стаканы, деньги, поставил кофе и закрыл за собой дверь.
Я достал другую пленку. Это была запись интервью с дочерью Николая Хомича Верой Николаевной, к которой я ездил в Бобруйск. Именно её рассказ заставил меня переписать очерк заново.