Уллубию вспомнилось, как однажды, когда он лежал на своей койке, по обыкновению с книгой в руках, к нему в комнату ворвался весельчак Казиахмед Магомедбеков.
— Опять то же самое! — закричал он с порога. — Когда ни придешь к тебе, ты вечно с книгой! И как только тебе не надоедает все время читать?
— А знаешь, что сказал однажды знаменитый французский философ Декарт? — ответил вопросом на вопрос Уллубий.
— Валлах, понятия не имею!
— Он сказал: «Я мыслю, следовательно, существую». Вот так же и я мог бы сказать о себе: «Я читаю, значит, я живу!»
— А я бы о себе сказал иначе! — засмеялся Казиахмед. — «Я танцую, значит, живу!..»
Он и в самом деле больше всего на свете любил танцы. Стоило только кому-нибудь из гимназистов во время перемены забарабанить по парте, как он тотчас же срывался с места и пускался в пляс, азартно выкрикивая: «Асса! Асса!»
— Ну что ж, каждому свое, — добродушно сказал Уллубий.
— Танцевать полезно для организма, — возразил Калиахмед. — А ты своими книгами только глаза себе портишь.
Их разговор был прерван появлением другого их одноклассника по имени Шалва. Он вошел в комнату с раскрытой книгой в руке.
— Вот, еще один книгочей явился! — насмешливо сказал Казиахмед.
Шалва даже не поглядел на него.
— Что с тобой? — удивился Ибрагим. — Совсем одурел от чтения?
Шалва молчал. Наконец, не выдержав, оторвался от книги и ответил:
— Не приставай! Я тебя не вижу и не слышу. Тебя здесь нету, понимаешь?
— С ума сошел? — возмутился Казиахмед. — Что значит нету, когда я здесь!
— А я тебе говорю, что тебя здесь нету. И его тоже… Я здесь один. А вы все — лишь плод моего воображения. Понял?
— Ты сам до этого додумался? — насмешливо спросил Уллубий: он сразу догадался, что означает выходка Шалвы.
— Нет, не сам. В умной книге прочел. Все, что я вижу вокруг, и вы в том числе, это только мое представление… Ты, Буйнакский, безнадежно отстал со своим Фейербахом. Богданова надо читать! Базарова!.. Твой примитивный материализм давным-давно уже устарел…
— Знаю, знаю, откуда ветер дует, — сказал Уллубий. — Оказывается, у нас тут уже свои махисты появились!
И разгорелся спор. Посыпались имена философов, мыслителей, публицистов. То и дело слышалось:
— Беркли!
— Фейербах!
— Мах!
— Плеханов!
— Эмпириокритики!
Вот уже пошли в ход имена грузинских меньшевиков и большевиков:
— Жордания!
— Давиташвили!
— Енукидзе!
Казиахмед послушал-послушал, похлопал глазами, махнул рукой и ушел: он ничего не смыслил в этих сложных материях.
Такие споры у них бывали часто. А время, надо сказать, было мрачное. Тюрьмы были переполнены, по городу шли повальные аресты участников революционного движения.
Однажды по гимназии пронесся слух: у гимназиста восьмого класса Отиа Чхеидзе при обыске нашли запрещенные стихи Акопа Аконяна и спрятанный под подушкой заряженный револьвер. Выяснилось, что Отиа был членом подпольной организации социал-демократов большевиков. В тот же день Отиа арестовали. Когда его уводили, собралась большая толпа гимназистов. Уллубий был среди них. Проходя мимо огромного — в полный рост — портрета Николая II в золоченой раме, Отиа вдруг остановился и громко продекламировал стихи Пушкина:
— Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостью вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
Ему скручивали руки, пытались зажать рот, но он продолжал читать. Толпа гимназистов надвинулась на полицейских, послышались выкрики:
— Позор! Палачи! Отпустите его!
Появились взволнованные инспектор Красовский и законоучитель священник Христофор Джоев. Гимназистов загнали в классы, а беднягу Отиа увели. Потом пронесся слух, что сам наместник генерал-лейтенант граф Воронцов-Дашков лично распорядился повесить бунтовщика.
Двор наместника был рядом с гимназией, Уллубий часто видел этого дряхлого старика, когда он с женой и взрослыми сыновьями в сопровождении юнкеров выходил, из дворца и садился в коляску, отправляясь на какую-нибудь увеселительную прогулку, а то и на охоту: граф был заядлым охотником.