В архиве в делах Разрядного приказа отыскали необходимую справку, из нее следовало, что в 1666 году во время войны России с Польшей в плен попал некий шляхтич Полоцкого воеводства Якуб Ковалевский. Оказавшись в Москве, он сообщал, что «у его отца и у него есть населенные деревни и служил он шляхетскую службу». Шляхтич Ковалевский просил взять его на службу к русскому царю, что и было сделано.
Придумали легенду о том, что его внук Степан Сергеевич Ковалевский, «вольный послуживец» графа Петра Борисовича Шереметева, по ошибке был записан в подушный оклад во время ревизии 1744 года и стал таким образом крепостным.
Одновременно в шереметевском домовом архиве «нашлось» письмо к графу Шереметеву, помеченное 12 января 1747 года. В этом «письме» Степан Сергеев сын Ковалевский писал: «…службу вашему высокографскому сиятельству верно и неизменно отец мой Сергей Яковлевич служил его высокографскому сиятельству блаженной памяти фельдмаршалу …и от службы своей никогда не отбывал, только известно вашему высокографскому сиятельству, что дед мой родной Яков Семенович был не в рабстве, а послуживец ваш природный польский шляхтич прозванием Ковалевский, герб свой имеет… ныне слышу, что записывают в ревизские подушные оклады и прозвище ныне переменили на Кузнецовых. Смилуйся, государь, ваше высокографское сиятельство, явите отеческую высокую вашу милость, не приписывайте ныне в крепостные… я и без того верный ваш слуга до смерти». Далее он писал, что со временем произошла трансформация их родовой фамилии в Ковалевых, потом Кузнецовых, поскольку на графской службе занимались они кузнечным делом.
Однако для того, чтобы шереметевские «послуживцы» были признаны однородцами шляхетского рода Ковалевских, требовались доказательства. По закону при отсутствии документов (которые могли быть утрачены) практиковалось свидетельство местных дворян – двенадцати «благородных особ». Стряпчий Меркулов сумел подобрать таких свидетелей и подготовить депутатов дворянского собрания губернии (в документах она не названа) для принятия положительного решения. В письме на имя Сворочаева от 29 декабря 1802 года Меркулов, не называя имен, без утайки пишет, сколько это будет стоить. «…В прошлом году следы мною сысканы и положено было на твердом выполнении, но его сиятельству угодно было остановить и меня отозвать не окончивши. Теперь по прошествии года и по переменившимся там обстоятельствам нельзя никак располагать заочно, а паче с пересылкою денег, могущих подать соблазн… Надобно сказать о деньгах. Вот виды их употребления. Родственнику, согласившемуся принять в свой род, была договоренность 500, дворянам двенадцати человекам по 100. Губернскому дворянскому предводителю действительному статскому советнику надобно будет подарок до 500, в прочем мелочный расход… до 350, наконец, поездка туда и пребывание и возврат… Наконец долгом своим поставляю вам объяснить, что дело сие весьма деликатно, в том краю, где до денег и подарков великие охотники даже до низости, и действуя, нужна крайняя осторожность, чтобы имя его сиятельства было устранено, а если его употребить, то потребности умножатся до великого градуса, что мною в прошлом году и изведано…»
Вероятно, Сворочаев надеялся получить от Меркулова все нужные бумаги и официально начать дело в признании в правах потомственного дворянства братьев Прасковьи Ивановны. Признание их в дворянском достоинстве автоматически означало то же самое для Прасковьи Ивановны. Были заготовлены все необходимые документы: копии отпускных всех братьев Ковалевых, доверенность Сворочаеву от Николая Ковалева на право вести дело о дворянстве (в доверенности он поименован Ковалевским), копия аттестата о его службе, свидетельство о приписке его отца и братьев к купеческому сословию.
Эти документы, сохранившиеся в архиве Фонтанного дома, свидетельствуют о готовящемся прямом подлоге. Вероятно, граф Николай Петрович хорошо понимал это, поэтому и колебался в принятии окончательного решения, о чем свидетельствует письмо Меркулова. Но это был выход, пусть и сомнительный, из того тягостного положения, в котором он находился, не смея официально вступить в брак с любимой им женщиной.
Поиски следов шляхетского происхождения Ковалевых не остались незамеченными среди шереметевских крепостных, особенно приближенных к графу. Архитектор Алексей Федорович Миронов (1745? – после 1807), работавший по поручению графов Шереметевых в Ростове, Останкино, …обратился к графу с просьбой об отпуске его на волю. Он аргументировал свою просьбу тем, что его предки тоже были польскими шляхтичами. По приказу графа Николая Петровича управитель Алексей Агапов произвел «следствие» о предках Миронова в домовом архиве и писал в марте 1802 года: «…Отец его …был в доме поваром, и тогда оная должность не считалась по дому за превосходную и отдавали учиться поверенному самого низкого состояния, следственно чужестранца и не употребили б в ту должность…». Агапов наводил справки также и в государственном архиве старых дел, и там нашли сведения о том, что отец Миронова был «природный крепостной» графа Петра Борисовича. В апреле 1802 года граф писал управителю: «…поручаю тебе ему сказать, чтоб не тревожился о своей свободе, которую он, конечно, будет иметь в том случае, если должен будет остаться после меня, но теперь желаю я и требую, чтобы он послужил мне и употребил себя на мою пользу, есть ли же нужна ему какая резонабельная прибавка в содержании, то я оную готов ему сделать». Есть и другой «польский след» среди шереметевских служащих – на могиле Екатерины Александровой (1748 – 1805), жены управителя Никиты Александрова, надгробная надпись гласила о том, что она происходила «из старинной фамилии смоленских дворян Дедешиных». Напомним, что Смоленск до середины XVII века входил в состав Речи Посполитой. Дедешины, судя по документам домового архива, были крепостными князей Черкасских, принадлежали к крепостной администрации, из семьи Дедешиных была взята нянька к маленькому графу Николаю Петровичу.