Маэстро вынужден был терпеть ее с зубовным скрежетом до конца гастролей, потом с треском уволил. «Вот до чего доводит чванство, желание щегольнуть своей щедростью, показать это всем! Наверно парни кому-то выдали эту историю, но на следующий день на меня многие поглядывали с одобрением и даже с восхищением. Если бы плешивый дурак пришел ко мне без помпы, без посыльных, то получил бы лишь пинок в пах и плевок в морду, и никто бы ничего не узнал! А так не получился спектакль о щедром господине и нищей и жадной служанке» - возмущалась девушка.
«Если наши греховные отношения плавно перейдут в законные брачные, то ничего я, понятное дело, возвращать не буду. А если вдруг у нас будет осечка, и придется расстаться, то и я верну всё до копеечки и сотню щедро накину сверху» – думала я.
– Мне очень нравится тебя наряжать – как новогоднюю ёлочку. Но мне не нравятся хороводы вокруг тебя, - сознался Марлен.
– Ясно. Мой удел – сидеть дома, следить за ребенком, строчить между делом статьи и ублажать тебя.
– Не так радикально! Но я ведь не слепой, вижу, как ты тщательно подводишь глаза, укладываешь волосы, подбираешь цвет помады, выбираешь одежду, когда собираешься на выход. Прямо убить тебя хочу!
– Я должна, не умывшись, не почистив зубы, в домашнем платье вываливаться на улицу? Не хочу ходить чучелом! Убей меня, но не расчленяй, а забальзамируй, как Сталина, а потом посади на дачном участке - как гнома! И сознайся, зачем ты выбрал кепи и перчатки такого вызывающего цвета? Все ведь будут пялиться на меня.
– Тебе идет красный цвет.
– Это называется провокацией! Потом будешь упрекать, что привлекаю нескромные взгляды. Кстати, я ведь отказалась от сапог, а ты мне их в шкаф подбросил. Я не собираюсь быть в положении хищной содержанки! Пойми, я хоть и люблю красивые модные вещи, но никогда не теряю из-за них голову и умею соизмерять свои аппетиты, желания, потребности с собственными финансовыми возможностями.
– Какая ты разумная!
– С каких порэто стало недостатком?!
* * *
Ещё один случай, но, к счастью, не такой неприятный. Это было после моей защиты докторской в Москве. В последний день уже перед отъездом в Алма-Ату в фойе гостиницы незнакомый мужчина окликнул меня по имени. Я внимательно всмотрелась в его лицо, а потом с воплем «Димка!» бросилась к нему на шею.
Тут подошли мои родители и тоже стали обнимать его. Марлен с некоторым удивлением смотрел на эту сцену. Родители решили не идти в ресторан, а заказать ужин в номер, чтобы все чувствовали себя свободней.
Димка был сыном друга папы, его бывшего коллеги, нашего соседа с верхнего этажа. Когда он с семьей переехал сначала в Россию, а позже в Германию, нам с Димкой было по шесть лет. Папа с другом какое-то время переписывались, потом переписка заглохла. Письма приходили через несколько месяцев вскрытые, затем небрежно заклеенные канцелярским клеем, еще чаще, как понял папа, вовсе не доходили. То же самое, видно, происходило и с нашими посланиями. Друзья стали предпочитать телефонную связь. В последнее время звонки прекратились. Папа предполагал, что это связано со здоровьем друга.
Димка считался отъявленным хулиганом, и моя мама изо всех сил пыталась препятствовать нашей дружбе, чтобы оградить меня от дурного влияния, но нас было не разлить водой. Мы стали вспоминать наши проделки.
Как-то наши родители поехали лечиться в Ессентуки, захватив с собой нас с Димкой. Сняли частный домик, уходили на лечебные процедуры, а мы с Димкой, сдружившись с местной ребятней, участвовали в набегах на сады мирных жителей. И однажды, когда мы вернулись с очередного грабежа с добычей - у меня в подоле несколько чахлых груш, у Димы трофеи побогаче: в снятой с тела футболке яблоки, груши – наткнулись на папу. Нас распирало от неуёмной гордости:
– Это мы сами наворовали!
– Моя дочь и ее дружок воры?! – он схватил меня за шиворот, Димку за ухо и велел показать место преступления.
Мы, жалкие, несчастные, стояли перед хозяином сада:
– Мы случайно нарвали в вашем саду яблок и решили их вернуть, – со слезами на глазах, с дрожью в голосе пробормотала я.