И всё, всё кончилось. Я получила от него два письма. Они шли по два месяца, дошли замызганными, прошедшими через много рук и глаз, заклеенными советским канцелярским клеем. Я ответила ему, что не хочу, чтобы его письма, предназначенные мне, и мои письма, которые я пишу ему, читали посторонние люди. Мое письмо вернулось назад. Оно было вскрыто, на конверте след от грубого сапога и написано, что письмо в грязном конверте, просьба переложить письмо в чистый конверт. Я переложила письмо в другой конверт и передала его знакомому немцу из ФРГ, чтобы он отправил его из Кёльна. Осталась тягучая боль, которая не проходила много лет. Ты как раз встретил меня в болезненный для меня период.
Из Москвы выжимала всё, что можно: музеи, выставки, театры, библиотеки, учеба, курсы, переводы, экскурсии. Правда, спорт забросила, он много времени отнимал. Гранит науки грызла с таким остервенением, будто на этом свете ничего вкуснее нет. Диплом с отличием. Оставили в аспирантуре. Мама стала меня донимать советами заняться поисками подходящего кандидата в мужья. А я как величайшую ценность хранила пачку писем Кирилла, накопившихся за годы нашей дружбы, перечитывала их каждый раз со слезами на глазах. В последнем письме он написал, что часто бывает в одном ресторанчике, где поет девушка, удивительно похожая на меня. И он ходит туда, чтобы просто смотреть на нее. Сколько их, этих на меня похожих девушек?
О чем я говорила? Это была какая-то фантомная любовь. Объекта любви давно нет, любви уже быть не должно, но есть жгучая боль от нее, и я страдаю от этого. Я уже замуж вышла, а по ночам мне Кирилл снился. Я поняла, что не могу оставаться, когда к мужу нет ни любви, ни уважения, только пренебрежение, и неприязнь к золовкам, отвращение и ненависть к свекрови. И повод нашелся. Ушла и встретила тебя.
Помнишь, я вышла в коридор, когда ты утром занимался с гантелями? Я залюбовалась твоим красивым телом. Мне захотелось к нему прикоснуться, прижаться. Ты был так хорош, что я глаз от тебя не могла оторвать. И губы твои показались мне похожими на чувственные губы древнегреческого бога Аполлона. Я представила себе, как ты целуешься. Потом стало жгуче стыдно т аких крамольных желаний: вышла замуж за первого встречного, теперь захотела страстных объятий с другим встречным! Прямо скажем, прелюбодейства возжелала!
Я собралась незаметно уйти, но запуталась в нелепых штанинах чужой пижамы и упала. Досада на себя: надо же так некстати плюхнуться на пол! Будто специально! Ты выбежал, подхватил меня, комично болтающую в воздухе ногами, на руки, и я судорожно вцепилась в тебя и, знаешь, что я сделала? Незаметно лизнула твою кожу, чтобы почувствовать вкус твоего потного тела. Точно, «с ума схожу иль восхожу к высокой степени безумства». В школе это называлось «втюриться», а я ведь была далеко не школьного пубертатного возраста.
Ты избавил меня от наваждения, излечил от моей фантомной любви. Я, вернувшись от тебя в свою квартирку, достала пачку писем Кирилла, которые я любовно собирала четыре года и хранила в потайном отсеке, принесла медный таз для варенья, поставила на стол, пристроила в нём зажженную свечу и стала перечитывать письма, одно за другим. Письма любви, написанные характерным для него мелким почерком с сильным левым наклоном. А потом сжигала их, эти письма, и смотрела, как они ярко горят.
Ты меня застал за этим занятием: горело последнее письмо любви.
– Что это? – спросил ты.
– Половецкий ритуал, - ответила я.
– Я догадывался, что ты ведьма, – сказал ты.
Я была готова к новому отрезку жизни.
В самом начале нашего романа ты был не мужчиной, а облаком в штанах. Позже стало ясно, что и настырный ты, и самодовольный, и сверхсамодостаточный, и временами вредный – адаец, одним словом. Если нас сравнивать с музыкальными инструментами, то ты – это барабан или рояль, а я – виолончель или флейта. Ты, появившись в новом месте, сразу с шумом занимаешь собой всё пространство, я же стараюсь незаметно влиться в него и не спеша обустроить по своему вкусу.
Однажды, когда Данулю спросили, кто у нас в семье главный, она ответила, что главных в доме нет, у нас всегда идет борьба за власть. Хотя я никогда за абсолютную власть не боролась, я была только за равноправие. Удивляюсь, как нам удалось приспособиться друг к другу! Но как-то притерлись, видно, всё-таки была и помогала любовь. Была, конечно, ты же всегда знал или угадывал, что мне нужно, старался всегда доставить мне удовольствие, радость, был счастлив, когда это удавалось.