— Ладно, что ни случается, все к лучшему. Авось пригодится для чего-нибудь и твоя работа.
Это звучало как одобрение и согласие, и Степан обрадовался, хотя что ему в сущности было от них — этого одобрения и этого согласия?..
ГЛАВА 9
Будто восстанавливаю в воображении некую мозаику, важные куски которой утрачены. В настоящей мозаике это невозможно, хотя и там мы можем попытаться что-то домыслить. Но мои мозаичные камешки— факты, свидетельства, воспоминания, документы. Перебираю их, сопоставляю так и сяк. Иногда они не совпадают, даже исключают друг друга, а то вдруг камешек словно сам выбрал себе место, лег — не сдвинешь.
Не помню уже, как возникло еще одно имя — Леня Полотняненко. Это было в тот период, когда я больше «искал ногами», готов был идти или ехать куда угодно, лишь бы узнать что-либо существенное об интересующих меня людях. А интересовали все те же — Трофимов, Анищенков, Чистов. Казалось, что должна была быть ниточка, которая связывала их вместе. При этом я допускал, что кто-то из них мог и не знать о такой связи.
Между тем ниточки, за какую ни хватался, оказывались оборванными самим временем: ни Трофимова, ни Анищенкова, ни Чистова уже не было в живых.
Еще раньше поиски Александра Ивановича Анушкина показали, что надеяться на официальные источники можно далеко не во всех случаях. Узнать о пребывании Трофимова в Эфиопии оказалось легче, чем выяснить хоть какие-то обстоятельства его жизни на родине в последний период. Впрочем, это и понятно и объяснимо…
Фигура И. С. Анищенкова казалась вообще загадочной. Многие из тех, с кем я встречался, хотели видеть и видели в нем советского разведчика, человека, оставленного нашими. По-видимому, это было привычней, укладывалось в стереотип. Да и сам Анищенков, судя по всему, в свое время давал повод так думать. Я скоро столкнулся с этим и, говоря откровенно, возгорелся, стал искать подтверждения, а когда они начали попадаться, даже цеплялся за них. Это, казалось, открывает такие возможности для повествования… Что поделаешь — все мы не без слабостей!
В одном письме из семейного архива, собранного живущим в Москве родным братом Николая Степановича, прямо утверждалось, будто Анищенков говорил человеку, которого хотел привлечь к сотрудничеству, что «имеет задание сверху» от наших.
Опаснейшая игра, но мне кажется, я понимаю, зачем он это делал. Это должно было придать ему вес и авторитет в глазах тех, кто пойдет за ним. Ему же самому такое «самозванство» должно было добавить решительности и твердости. Надо ведь соответствовать взятой роли. И хотя теперь ясно, что это действительно было самозванство, осуждать за него не решаюсь.
Анищенков, надо думать, пережил смятение, растерянность, слабость, но чувство долга, о котором здесь уже говорилось, вскоре возобладало; как замешкавшийся солдат, он заторопился, чтобы занять свое место в строю. Это подтверждает отчасти другое письмо, написанное по свежим следам событий. Адресовано оно уже брату Николая Степановича, офицеру-фронтовику, который, естественно, хотел разобраться в случившемся. Приведу это письмо хотя бы в выдержках:
«25 сентября 1946 г. Ялта.
…Мне не хотелось Вам писать, не выполнив обещанного. А на это потребовалось некоторое время. Разговаривал я с секретарем ГК ВКП(б) т. Субботиным и уполномоченным МГБ т. Могильниковым. Удалось выяснить следующее.
Анищенков Николай Степанович во время оккупации немцами Крыма был действительно некоторое время городским головой, или бургомистром, Ялты. Хотя на этот пост он попал не по заданию наших органов, но работал на нас. Так, например, многих евреев он спас от неизбежной смерти тем, что выдавал им паспорта как русским. У себя в погребе он держал радиоприемник, который использовался не в пользу немцев. Когда все это стало известно (донес полицейский из местных жителей), Анищенков Николай Степанович вместе с женой был арестован и расстрелян немцами.
Два сына Анищенкова (один из них, кажется, приемный), уничтожив предателя, донесшего немцам на их родителей, ушли в горы, к партизанам. Один из сыновей погиб, а другой до последнего времени оставался с партизанами…»
Важный документ, хотя в нем есть неточности. Конечно же, я постарался встретиться с людьми, упомянутыми в письме. К сожалению, бывший секретарь горкома В. А. Субботин ничего существенного вспомнить не смог, а В. С. Могильников, оказавшийся ныне директором детского парка, на мои расспросы сказал, что историю Трофимова (я спрашивал и о нем) слышит впервые, а об Анищенкове помнит сейчас смутно, так как серьезно этим и тогда не занимались, причин для этого не находили — людей нет, расстреляны, чего ж ими заниматься? Во всяком случае, ничего плохого об Анищенкове он сказать не может.