Все во дворе знают, как правило, друг о друге всё. Почти обязательно есть здесь человек, особо уважаемый, к которому обращаются за советом, есть свой чудак, своя сплетница, своя склочница, свой выпивоха, свой мастер на все руки, своя красавица, своя легкомысленная девица, свой вундеркинд и свой мальчишка — гроза окрестных пацанов. Некоторые амплуа (назовем это так) совмещаются.
Их двор по Аутской улице был ничем не лучше, но, пожалуй, и не хуже других. Чистов это понимал. Андриан Иванович ни с кем не ссорился, однако не позволял наступать себе на ноги, держался настороже, вертелся во все стороны, как и положено кормильцу, добытчику в такое жестокое время.
Двор знал, кто, когда, к кому пришел, кто с кем в каких отношениях. Двор обо всем имел свое суждение. Это могло раздражать, не нравиться, но считаться с этим было необходимо. Во дворе все мерили на свой аршин. Отношения Чистова со Степаном понимали — оба они люди рабочие и в чем-то нужны друг другу. Если один поможет подготовить машину к рейсу, то другой за это привезет что-нибудь. Понимали отношение Трофимова к Верочке Чистовой: старческая блажь и барская дурь. Иные из соседей считали Трофимова барином. Вишь ты, книжечки почитывает да подклеивает, в коротких штанах ходит… Приди к нему сам Чистов в гости, «просто так», это вызвало бы удивление: чего он? А излишнего внимания к своей особе Андриан Иванович не хотел.
Так данное Степану обещание принести старику газету неожиданно обернулось в тягость. Представил себе соседские взгляды: чего это Чистов к Трофимову пошел? Никогда не ходил, а тут вдруг пошел… И обязательно ведь какая-нибудь соседушка найдет предлог заглянуть к Елизавете Максимовне, посмотреть, что там, за стеной, происходит… Тьфу!
Может, не ходить, дождаться Степана? Вообще не опрометчиво ли это — вот так взять и раскрыться? Хотя что, собственно, раскрывать? Об одном старик знает, о другом догадывается. И потом ведь обещано. Надо идти.
Приготовил на всякий случай фразу, что Степан просил-де поправить оконную раму, которая стала плохо закрываться. Это на случай, если у Трофимовых окажутся посторонние. Что-то такое Степан и в самом деле говорил, спрашивал, нет ли рубанка, чтоб подстрогать эту раму. Пошел. Поднялся по лестнице, постучал. Дверь открыл сам Михаил Васильевич. На площадке никого не было, и Чистов сказал:
— Поговорить надо.
Трофимов будто и не удивился, даже в глазах ничего не дрогнуло. Шире открыл дверь, приглашая войти, и повел в комнаты.
У плиты возилась Елизавета Максимовна. Чистов поздоровался с ней на ходу. Она улыбнулась в ответ, словно и поздоровалась, и сказала, что милости, мол, просим, хотя ни слова не было сказано. Черт их, интеллигенцию, знает, как они это умеют… Ведь не до улыбок же ей сейчас, тоже небось удивлена: никогда не был и вдруг пожаловал. Зачем? Виду не подала.
А книг и впрямь было великое множество. Они заполонили здесь все. У Чистова даже глаза разбежались. В квартире ничего, казалось, не было, кроме книг.
Прошли в дальнюю комнату. И тогда только Трофимов показал свою тревогу:
— Степан?
— Все в порядке, — сказал Чистов и даже махнул успокаивающе рукой: не беспокойтесь. Теперь заметил — волнуется старик. Комната напоминала рабочий кабинет. На столе лежала стопка книг, из которых торчали закладки. Несколько книг были раскрыты.
— Я на минутку. Обещал Степану передать вам… И протянул свернутый до размеров спичечного коробка лист газеты. Он был у него приготовлен заранее. Михаил Васильевич развертывал нетерпеливо, но бережно. Какая-то особенная легкость в обращении с бумагой была в движениях. Развернул, глянул, опешил на миг — такого не ожидал! — и будто сбросил с себя сдержанность. Произнес два слова, отделяя одно от другого:
— Крымская… Правда… Так произнес, что Чистов впервые подумал: хороший заголовок у газеты. А Трофимов разглядывал ее с видом знатока, ценителя. Посмотрел вниз, на подпись: редактор Южный. Пробормотал:
— Псевдоним, конечно… — Глянул испытующе на Чистова, но ничего не спросил. Хмыкнул: — Десять тысяч… Это вы загнули… — И тут же добавил: — Но какие молодцы!
— А почему — «загнули»? — как бы возразил Чистов.
Трофимов слегка улыбнулся, так что явственней обозначился обычно почти незаметный шрам на лице.
— Я не в осуждение, но это ясно, как дважды два. Печать подпольная, в четыре руки. Производительность известна — за ночь больше пятисот оттисков не сделать. Теперь гляньте на дату сводки Совинформбюро. Недельная давность. А отпечатан этот экземпляр дня два назад. Вот и сопоставьте… Чистов промолчал — возразить вроде нечего.