— Бери. Себе и солдатам.
Обрадовавшись, капрал подставил полу шинели. Я отсыпал яблок завязал мешок и пошагал со спутницей дальше. Дойдя до первого двора, передал ей мешок и нырнул в калитку. Быстро прошмыгнул в другую калитку, на другой двор, потом в огород…
Обернувшись, увидел эту женщину. Она все еще не опомнилась от изумления. А я подумал: только бы не подняла шум…»
Было немало разного. Как-то Кравцова задержали и вместе с другими подозрительными отправили в полицию. По дороге сбежал, выпрыгнув из кузова грузовика, в котором их везли. Под видом дельца, лояльного «новому порядку», побывал на каком-то гулянье в воинской части (сам он называл это потом «балом»), пил чуть ли не на брудершафт с разными чинами. Напоровшись на патруль, уходил вместе с Кондратьевым, отстреливаясь, в горы…
Он не просто был, но и хотел быть лихим, отчаянным, поигрывающим опасностью парнем. А как ещё утвердиться в глазах этих ребят, новых товарищей, которые раз по двадцать (а иные и больше) высаживались в тылу противника? Никто ему не говорил, что вот-де, пока ты кантовался в Ялте, ребята стояли насмерть на кавказских перевалах, побывали на Малой земле, брали языков, разведывали вражеские аэродромы и береговые укрепления, но сама возможность подобной мысли жгла. Он будто спешил наверстать, догнать, сравняться. Он с кровью отдирал приросшие к телу лохмотья окруженца, «пленяги» и при этом улыбался. Он стремился утвердить себя и в будущем, не хотел пропасть безвестным, и в потаенных горных пещерах, где случалось дневать или пережидать опасность, появлялись надписи вроде такой вот: «Здесь были матросы-разведчики Вася Кравцов и Дима Кондратьев». И дата.
Может показаться, что Кондратьев был в этой компании, так сказать, вторым. Ничего подобного. Он был уравновешеннее и спокойнее, от него было меньше шума. А вдвоем они составляли великолепный дуэт, надежнейшую связку, они прекрасно дополняли друг друга.
Казанцев не только отдал ребят в разведотряд, но и продолжал, как мог — деликатно, ненавязчиво, — помогать им. А таких возможностей было немало.
Из воспоминаний Василия Кравцова.
«Большая земля все время „бомбит“ нас радиограммами. Все новые и новые задания. Радисты почти не отрываются от аппаратов — передача, прием, — а самолеты вот уже недели две к нам не летают. Сброски нет. Радиопитание на исходе. Сообщаем Большой земле. У них нелетная погода. А затем настает нелетная погода в Крыму. Остался один дежурный радист, и тот имеет запас питания для аппаратуры на несколько часов. По лагерю проходит дежурный, заглядывая в шалаши, кричит:
— Васю и Диму к командиру!
Являемся в шалаш командира отряда Глухова.
— Вот что, дорогие. Где хотите, как хотите, а достаньте батареи радиопитания…»
Батареи! Проблема передачи информации всегда была одной из труднейших в разведке. В самом деле, в глубокий тыл врага с немалыми трудностями заброшен целый отряд. Насколько широка и всеобъемлюща его работа, говорит то хотя бы, что в отряде есть даже метеоролог — его называли «Коля Ветродуй». Время — конец сорок третьего — напряженнейшее. Отдельная Приморская армия закрепилась на плацдарме под Керчью, 4-й Украинский фронт навис над Крымом с севера. Скоро-скоро грянут здесь решающие бои. Потребность в разведданных колоссальная. И ведь если б не было этих данных — есть! Сведения о портах, аэродромах, дорогах, линиях связи, дислокации и состоянии воинских частей поступают со всего Крыма. И настал момент, когда разведотряд стал похож на электростанцию, которая работает вхолостую, потому что оборваны линии электропередач. Но не для того же существует электростанция, чтобы освещать самое себя!..
«…Через полчаса мы были уже в пути. Цель — Ялта. Это наш источник снабжения. Пробираемся через Дерекой на Массандровскую слободку. Дима ушел на свою квартиру, я — на свою. Остановился у Ткачевой. Передохнув ночь, ушел в город. Утром покрутился на базаре и снова стал бродить по улицам. В это время Дима должен был увидеться с Семеном и передать, что нужны батареи. Я со своей стороны должен зайти к Шульге и сообщить ему то же. За пару дней во что бы то ни стало нужно достать батареи…»
«Во что бы то ни стало» — в данном случае сказано не ради красного словца. Питание к рации нужно было достать действительно во что бы то ни стало. А во что это становилось в гитлеровском тылу, достаточно хорошо известно из воспоминаний и наших, и других разведчиков. За комплект такого питания приходилось иной раз платить несколькими жизнями.
Итак, Семен Евстратенко и Иван Шульга задание получили. Люди надежнейшие, можно не сомневаться. Однако полагаться только на них никак нельзя. Еще в пути прикидывали разные варианты. Пока, мол, Семен с Иваном будут искать и доставать, надо самим пощупать немцев. На примете был один войсковой склад. Привлекало в нем то, что плохо охранялся и находился, по существу, за городом. В случае чего — рядом лес, есть куда отходить. Встретиться договорились вечером.
«…Сказано — сделано. В точно назначенное время раздался крик филина — я ответил тем же, и мы сошлись.
Проникли в склад. Чего там только не было! Но батарей не оказалось…»
Конечно, сегодня, оглядываясь назад, можно усмехнуться. Наивный расчет! Они надеялись найти батареи в каком-то плохо охраняемом складе! Будто немцы — дураки и не понимали, что такое радиопитание.
Рядом, в партизанском лесу, чуть ли не круглосуточно работают, буквально захлебываются морзянкой рации — у контрразведки и СД они, надо полагать, в печенках сидят. Потом радиообмен резко падает, сокращается до минимума. Это совпадает с нелетной погодой… Не нужно быть хитроумным адмиралом Канарисом, достаточно быть его скромным сотрудником из службы радиоперехвата, чтобы сопоставить факты и сделать выводы: у русских кончается радиопитание, и они будут его искать.
Да и вообще имущество такого рода повсюду охраняется особо строго. Впрочем, наших ребят тоже можно понять: а вдруг!..
Небо плотно затянуто тучами — погода по-прежнему нелетная. Хотелось плюнуть, чертыхнуться, помянуть начальство пословицей о русском мужике, который, пока гром не грянет, не перекрестится…
— Что будем делать?
Первые сутки прошли безрезультатно.
Подпольщики, работавшие с Казанцевым, отзываются о нем с почтением. Впрочем, то ли это слово? Не почтение. Просто все в его манере держаться, вести себя казалось разумным и оправданным — бесспорным. По-видимому, даже за его уклончивостью виделся человек, знающий, что делать, но не желающий до поры объявлять об этом. А как же иначе в условиях конспирации?..
«Южный» для большинства ялтинцев был фигурой легендарной, таинственной. Как охотились за ним немцы! Когда оказалось, что «Южный» и майор Казанцев — одно лицо, это бросило на майора свой отблеск. Да и «майор» для большинства этих людей, не обремененных чинами, звучало внушительно. Годы спустя, после войны, они увидят отставных майоров и полковников обыкновенными людьми, соседями по коммунальной квартире, а на войне командир, особенно старший офицер, тот же господь бог — хозяин жизни и смерти.
К Казанцеву подпольщики относились, я бы сказал, с пиететом. В лесу они влились в уже действовавшее партизанское соединение, и здесь Андрей Игнатьевич вызывал симпатию далеко не у всех. Говорить о причинах как-то неловко: причины ли это?
Все выпили, скажем, по какому-то случаю, а он — ни грамма.
— Извините, не могу. Начнется кровотечение, выйду из строя.
Спели песню, пошумели, не без того, что кто-то и перебрал, а этот — будто живой укор. Правда, ни слова упрека — спокоен, доброжелателен. Однако же белая ворона. И потом шут его знает — в кровотечении тут дело или в чем-нибудь другом?..
Молодым большей частью людям, отнюдь не монахам, это казалось странным. Конечно, они понимали: тяжелая язва желудка, боли, да и 37 лет совсем не юный возраст… Но этот всегда ровный, пунктуальный, вежливый человек иногда раздражал, казался то занудой, то мужиком себе на уме.