А если б вышел лютый зверь
С востока, из берлоги,
Из джунглей смерти и потерь,
Крадучись, тая дыханье,
В оке смерти полыханье,
Он о еде забыл бы, верь,
Лизал бы рабски ноги.
Она бы обхватила гриву,
Мир смехом огласила
Звонким, словно дождь счастливый,
Спрашивая глаз весельем,
Спрашивая с удивлением,
Водится ль в очах тоскливых
Любовь, что ей светила.
А если сердце злом объято,
Но в человечьей маске,
Вышло б, словно зверь косматый,
Насмерть связанное с тьмой
Диким бегом и гоньбой,
Оно б забилось виновато
Под взглядом, полным ласки.
А если б серафим полету
Предавшись, не грустя
Помедлил, глядя на кого-то,
То он глядел бы на тебя,
Глядел бы, радуясь, любя,
С участьем братским и заботой,
На чистое дитя.
Украденные воды
А свет чуть брезжил — мягок воздух,
Овеявший округу,
Она ж прекрасней гибкой лозы,
Капризная подруга,
С головкой грациозной.
Пылали щечки, взгляд блистал,
Она мне шла навстречу,
И дух мой волшебство впитал
Улыбки лгущей вечно.
Зачем я шел за ней — не знаю.
Деревья толстые — в плодах,
Трава в цветах для нас;
Но дух мой мертв, язык в устах
Стал нем в проклятый час.
Реально ли в воображенье
Она дала совет:
«Пусть юность будет наслажденьем».
Я не сказал ей: «Нет».
Я встал — вот весь ответ.
Она сломила ветвь любезно —
Ах, нет числа плодам! —
Сказав: «Пей, рыцарь, сок полезный
Для рыцарей и дам».
Не созерцать глазам слепца,
Не внять оглохшему — с отрадой
Усмешку дивного лица
И смех до жизни жадный.
Я выпил сок и ощущаю:
Огонь жжет мозг мой бедный,
И дух мой, кажется, уж тает
От сладостного бреда.
Сказала: «Что украдкой — сладко:
Где мера наслажденью?
А счастье — сокровенность клада.
Так что ж мы в отдаленье?»
«Так насладимся, пока можем, —
Сказал я безучастно, —
Там, на закате, в бездорожье,
Жизнь умерла для счастья.
Печально сердце, голос — тоже».
Нежданно — я и сам не ждал —
Я этот пальчик хрупкий,
И лоб ее поцеловал,
И лгавшие мне губки —
Но поцелуй лишь обжигал!
«От верности любовь верней, —
Я крикнул, — мое сердце — вот —
Трепещет, из груди моей
Для вас я вырвал этот плод!»
Она свое мне отдает.
Но запад каждый миг темней.
В поблекшем свете ее лик
Вдруг сморщился, поблек,
Средь вялых трав главой поник
Увядший вмиг цветок.
От этой девы, как олень, я
Сквозь ужас ночи убежал.
Но по пятам — подобье тени,
Так что от страха я дрожал, —
Она гналась за мной без лени.
Мне показалось очень странным,
Что сердце спит в груди, не бьется,
Легло тихонько — я ль в дурмане —
Оно ль не встрепенется.
«Мое отныне, — говорила, —
То сердце, что когда-то вашим
В груди живой и теплой было,
Теперь там камень — так ведь краше».
Но солнце в этот миг всходило.
Сияло солнце сквозь деревья,
Как в древности, но нежно.
Извечно ветра дуновенье
С холмов, с лугов безбрежных.
Лишь мне не быть уж прежним.
«Безумец», — слышу позади,
Смеюсь и плачу впредь.
Коль сердце спит в моей груди,
Не лучше ль умереть?
Умру! Умру? Ну а пока
Уж слишком жадно, может,
Пью из фонтана — как сладка
Та влага для прохожих.
Печален голос, сердце — тоже.
Когда вчерашний вечер к ночи
Клонился, чистый голос пел —
Так сладко летний дождь лопочет,
Он слезы мне вернуть сумел
И сердце, что в груди клокочет.