— Позаботься о слепцах, князь Изяслав. Пусть покормятся, пока не найдется им поводырь.
— Найдется, — вздохнул князь. — Сироток хватает.
— Пойдем, — поднялась Анастасия. — Хочу к внукам.
Они увидели детей на Полоте. Всеслав и Брячислав — босоногие, в повязанных грязных рубахах, измазанные, веселые, — шли по берегу, следуя за куском коры, уносимым течением в неизвестность. Тут в просвеченном воздухе показалась Анастасии на краткий миг зыбкая тень; как бы воздух сгустился рядом с детьми в прозрачную хрупкость древнего тела — это Мара подбиралась к наивным душам, открывая им край своей недостижимой страны. И тут же мать Анастасия перенеслась в прошлое за тридцать лет и увидела себя на этом берегу в такой же завороженности тайной текущей воды — но вот какова оказалась ее судьба! А теперь внуки выходят на тот же круг. Что ожидает их на неведомых дорогах жизни?.. Всеслав и Брячислав медленно удалялись, влекомые своей простою мечтой, взглянули на отца и бабку и забыли о них… Но и кто она им, подумала Анастасия, чтобы они ей улыбнулись. Неизвестная чужая женщина в отпугивающей черной рясе — не слышали они от нее сказок, не убаюкивали их ее песни, не ласкали их ее глаза — некая седая пришелица, которую отец и мать велели называть бабкой. Да, жизнь врознь — разные судьбы, подумала она. Вот и с Изяславом у них разные судьбы, разные чувства; не понять им друг друга. Не обидел его Владимир; а если обидел, то не более, чем других своих детей; не за что Изяславу ненавидеть отца. Ему даже и большее везение — первым пойдет по следу Владимира. Плохо было ему в детстве. Но Ярослав, Всеволод, Предслава и вовсе росли без матери. Не жжет Изяслава давняя боль; увидел он ее рассказ с высоты княжеского места. Да и легко ли разобраться: деда убил отец, отца пыталась убить мать — а все родные. Почему дед и мать должны быть так дороги, чтобы выступить против отца? За муки монашки Анастасии? Жива — значит, малы были эти муки.
— Ты иди, иди, я с ними побуду, — сказала она сыну и, сойдя с мостков, пошла вслед за внуками.
Ночью она пришла посидеть возле них — хотелось ей испытать и такую радость. Счастливым детским сном спали Всеслав и Брячислав. Мать Анастасия поцеловала детей, погладила маленькие их ладошки, послушала тихое дыхание — и загрустила. Давно ли вот так же бок о бок засыпали ее братья. Что же ждет этих Всеслава и Брячислава? Какая будущность суждена им в назревающие годы? Да, вперед идут поколения людей, и потому слабеет прошлое перед грядущим, как слабы старики против молодых; коротки права прошлого, не тревожат живых незнакомые тени пострадавших. Спят эти малютки, снятся им свои сны, нет и не будет им дела до ее обид. Не повезло ей с судьбой — почему же им держать в сердце ее невезение? Зачем им несчастная бабка? Как гордиться дедом, который сам упустил удачу: придремал — а она выпорхнула из рук вместе с жизнью. Что сам не сделал, следующие за тебя не сделают — у них своя цель. Вот и к этим деткам придет цель, они будут рваться к ней, страдать, радоваться, сражаться — возможно, им повезет… А сейчас у них нет цели, сейчас они живут чистую, самую лучшую жизнь — свою, и когда глядишь на них, когда касаешься светлой, без единой морщинки щеки, кажется, что касаешься далекого будущего времени, в которое придешь этим ласковым прикосновеньем. А моя мать, подумала Анастасия, такой радости не испытывала. Не увидела она своих внуков, нет на них следа ее губ. Я счастливее, мне выпало, вот, ночь провожу с ними.
Днем она пошла с внуками в лес на заветные поляны. А назавтра водила их вдоль Полоты к тому месту, где явились ей в струях воды три старухи. А еще через день повезла их за Двину на тот луг, где сама гуляла с бабкой Предславой в забытое всеми время. И никаких иных дел, кроме прогулок с детьми, у нее не было; о других делах с ней не говорили — мать Анастасия поняла, что она здесь гостит. Не княгиня, не черница — заехавшая навестить родню мать. А если и год проживает при сыне, то все равно в положении гостьи — без дел, без власти, без прав. Каждое утро Анастасия ожидала, что войдет сын и скажет: «Мать, сними эту рясу. Ты княгиня, ты родилась здесь и должна жить достойно себя, меня, Полоцка». Но он, встречая ее, улыбался, кланялся и о самом важном молчал.
Как-то вечером, когда пошла третья неделя ее возвращения, он все же вошел в каморку. Она почувствовала, что он решился. Помешкав и глядя от неловкости вбок, сын спросил тихо: