Юрась тяжело шагал коридором, смотрел под ноги и ничего не видел. Сколько раз измерил его за этот день ногами, но таким длинным он ему не казался. Вышел на улицу. Из раструба громкоговорителя на столбе кто-то густым басом, исполненным оптимизма, советовал:
Знакомая песня про удалого казака Байду, однофамильца Юрася, который не прельстился ни властью, ни богатством, не устрашился лютых пыток, остался верным родной земле и победил.
«Ты, казак, воевал с ворогами, а мне с кем?» — мысленно спросил Юрась, подняв глаза на раструб громкоговорителя. Вышел на окраину, направился лесом в Рачихину Буду. Брел ссутулясь, на душе смутно. Как дальше жить? Чем заниматься? Куда податься?
Под ногами похрустывал валежник, и треск его отдавался в голове тяжелым гулом. Сердце, не защищенное броней жизненного опыта, ныло от давящей обиды. В лесу было тихо, по пути никто не встречался, никто не обгонял. Юрась свернул с дороги влево, пошел более коротким путем, мимо Маврина болота. Большое, пустынное и глухое, оно таило среди кочек и кустов неприметный островок. Кроме Юрася, о нем никто не знал. Островок буйно зарос лозняком и всяким зеленым хлобыстьем, добраться до него можно лишь с противоположной стороны болота вброд, а напрямую — гиблое дело: ухнешь в такую хлябь, что и не выкарабкаешься. Юрась с детских лет, с тех пор, как открыл этот островок, считал его собственным владением, хорошо изучил его и мог пробраться на него даже ночью.
Сейчас, в предвечерье, погружаясь в зеленую дрему, лес словно прислушивался к неторопливым шагам Юрася. Верхушки елей вырисовывались четким силуэтом на фоне розовеющего неба, а внизу, на земле, кусты ежевики, сжимаясь в большие клубки, темнели, постепенно теряли свои очертания. Неощутимый ветерок доносил терпкий аромат смолы и разогретого за день разнотравья, возвещая о наступлении сенокоса. Но все это не привлекало, как прежде, внимания Юрася. Он брел машинально, с поникшей головой, шаги тяжелые, медленные, в них не чувствовалось ни живости, ни энергичности, присущих ему.
Вдруг сквозь многоголосое бормотанье леса смутно донесся рокот мотора. Юрась поднял голову: кого это занесло сюда? Кругом чащоба, бездорожье, на автомобиле не пробраться. «Должно быть, возле Маврина болота порубку начнут, трактор притащил волокушу под бревна», — подумал Юрась. Свернул на звук и увидел не трактор, а грузовую машину. Борта опущены, в кузове видны ящики, кули, какие-то длинные тюки, завернутые в клеенку. Юрась удивился: откуда появилась здесь автомашина? Тут его внимание привлекла здоровенная яма. Ее, видать, недавно выкопали, свежий дерн, аккуратно срезанный, плитами лежал рядом. Возле трехтонки суетились люди, снимали груз и укладывали в яму. Работали споро — видно, торопились. Опустив тяжелый тюк на дно, один из них повернулся. Пышные черные усы, военная форма, пистолет на боку… Юрась чуть не вскрикнул: да это же военком Купчак! Тот самый, с которым Юрась разговаривал каких-то полтора часа назад! И еще одно знакомое лицо рядом с ним. Постой, это же… это «Три К», председатель райисполкома Карп Каленикович Коржевский. Прозвище у него такое: «Три К», потому что подписывается на документах тремя начальными буквами фамилии, имени и отчества. Юрась хорошо запомнил его козлиную бородку, когда он выступал в Рачихиной Буде на предвыборном собрании. Узнал Юрась и третьего. Из райпотребсоюза он, часто в магазин наезжает, в Рачихиной Буде все его знают. «Что они здесь закапывают? — насторожился Юрась. — Ишь как трудятся, даже взмокли!..» И вдруг его осенило: «Они прячут товары! Ворованное прячут в яму, гады! Святая троица… снюхались. Ух, май-ор-р-р-р!.. — скрипнул зубами Юрась. — Меня к армии допускать нельзя, я неблагонадежный, а ты благонадежный, ты, ворюга, можешь грабить государство, обманывать людей?» — От такого открытия Юрася кинуло в жар.
— Так нет же!.. — прошептал он, сжав кулаки так, что судорога прошла по рукам.
Внезапно рядом с ним громко хрустнуло. Юрась замер. На поляне тоже насторожились. «Три К» прислушался, молча показал движением головы на заросли, где таился Юрась, и все устремились в его сторону. Впереди, выхватив пистолет, — Купчак.
Юрась беззвучно попятился, нырнул в гущу кустов и, попетляв по лесу, выбрался обратно на дорогу. Распаленный, взбудораженный, он почти бежал, спотыкаясь, сминая каблуками незабудки: обочина кудрявилась темной зеленью, а по зелени — точно голубой крупой сыпанули… Юрася трясло от гнева, он мысленно грозил усатому Купчаку: «Погоди, повыдергивают их тебе с корнями! Завтра же будешь за решеткой! Вместе с дружками своими». Юрась шел и свои гневные слова как бы втаптывал в дорогу все решительней и тверже. Вечерело. На западной стороне неба начали громоздиться друг на друга темно-синие облака. Похоже, назревала гроза. Большое тусклое солнце утонуло в рыхлой массе туч, и мутная пелена предгрозья легла на землю. Оборвалось стрекотанье кузнечиков, пронеслось черными хлопьями пронзительно каркающее воронье, глупая бабочка растерянно метнулась под козырек Юрасевой кепки, не найдя более надежного укрытия. Громыхнуло отдаленно, глухо, затем — ближе. Накатываясь, клубились мрачные тучи, перечеркиваемые огненными зигзагами. Подступали главные грозовые силы. За спиной Юрася что-то затарахтело, послышался цокот копыт. Оглянулся. На него катилась телега с пустыми бидонами.