– Она видела записи, Моисей, – глухо говорю я. – Отчет медиков и мою записную книжку. Она все прочла. Вот убить, наверное, не пыталась. Это все Мейерс. Перегнул палку из любви к искусству.
– Что у человека в голове, трудно понять, Макс, – мягко отвечает он, – можно предположить, что и та партия тоже ушла зараженной, несмотря на отрицательные тесты. Может, они что-то не поделили. Эта Марта, та у которой были накладные, все это неспроста. Зажала бумаги, по которым все должно было сыграть дальше. Один из тех адресов, которые ты проверял. Местная легавка говорит, что местечко еще теплое. А вся наша дружная компания поцапалась друг с другом, еще не сделав деньги. А тебя просто надо было вывести из игры. Или наоборот – Мейерс и ты ей мешали. Она поняла, что может проколоться.
Может быть, но мне не хочется в это верить. Вечер тонет в шелесте ветра. Фонари обливают золотом темные деревья, нам тепло. Даже окаменелость размотала свой неизменный шарф и сняла туфли. Ему хочется все выяснить.
– Может Мейерс договорился с Мартой, и они решили наколоть нашу девочку. Прибрать все к рукам.
– И тогда она обеспечила ему дырень в мозгах, – заключает Мастодонт. Ему становится весело, и он кладет мне на плечо тяжелую руку.
– Ты и сейчас не в себе, чувак? Брось. Все бы давно скатилось в какую-нибудь задницу, если бы не было таких людей как мы. Возможно, мы и не особо умны, да, это так. Может, у нас нет этого говна, которое эти коржики зовут воспитанием и образованностью. Мы просты и так же чисты, хоть и возимся в отхожих местах и фиркадельках. И ты до сих пор переживаешь?
Я допиваю свою порцию и наливаю снова. Толстый хитро смотрит на меня.
– В этом мире давно уже нет настоящих вещей, Макс. Любви, ненависти, уважения… Простого… Сечешь? Даже предать по-настоящему уже не умеют. Настоящего большого предательства не существует! Осталась одна плесень! А кто еще может по-настоящему предать и ненавидеть, тех считают помешанными. Калеками в своем роде. Конечно, вам, азиатам это трудно понять. У вас там все сложнее. Но, я тебе скажу, что подлинную гнусь, у нас, найти нелегко, – он поправляет ногу, лежащую на бронзовом слоне, своем подарке на мой день рождения. – Его мало осталось, этого настоящего говна. И везде так. Чувства из пластика, еда из пластика, новости – из дерьма, политика – из него же. Даже в этом деле, что мы завершили. Что в нем настоящего? Они передрались за монеты, а могли бы владеть миром со своими микробами. Гении в своем роде. Хоть твоя киска, Макс, хоть Больсо. Ни у кого не хватило в котелке подумать масштабнее. Где они? И что же делать? Да ничего! Возьмем, к примеру, то пойло, что мы пьем. Что из него настоящее? Пфуй! Все названия в этом списке можно закрыть одним пальцем, – он показывает огромный черный палец, – Водка, джин, что там еще есть из белого? Пара – тройка названий! Виски? Виски только то, что мы берем у Пепе. И пусть у него затертая этикетка, пусть пробки протекают. Черт с ним. Но мы знаем, что это последнее настоящее английское виски, скажи ему Моз.
Развалина важно кивает, он уверен в настоящем, так же как Мастодонт. Он прост и неприхотлив, все его планы это заболеть и выздороветь, чтобы было о чем вспоминать. Я вымучено улыбаюсь им, на бутылке виски написано «Мэйд ин Иран», но об этом факте я предпочитаю молчать. Мы курим, стряхивая пепел на пол веранды. Все уже закончилось.
Нас отстранили. И над делом о девятнадцати дохлых мартышках потеют другие люди, совсем другие. Они строчат отчеты, анализируют, изучают, докладывают, бегают из кабинета в кабинет, ставят опыты, все это в бумажной метели, в которой можно заблудиться, а мы сидим тут, вытянув ноги и отхлебывая настоящий иранский виски. Жизнь стоит к нам вполоборота, особо не радуя, но и не давая умереть от несчастий.
В кармане толстяка звонит телефон, он берет трубку и подносит ее к уху.
– Да?… Салют!.. Сидим с Ши и Мозесом….По-поводу?.. Кто? Айвэн Пеппер?… – он поворачивается к нам, и изрекает в полголоса, прикрыв лапищей трубку, – У них там, в аэропорту тот пряник сержант с блокпоста на тринадцатом, прикиньте?
Сообщив об этом, мистер Мобалеку вновь подносит трубку к уху и серьезно говорит:
– Слушай, Мартинес, вот прямо сейчас дуй к калоскопистам, бери самую большую и толстую трубу и смотри у него в срабоскопе. Зуб даю, что он опять везет товар…. Да, еще один из летающего цирка… У них там одни виртуозы… ага… Передам… Тебе тоже… – сделав доброе дело его величество счастливо улыбается.