— Спокойной ночи! Окошко захлопнулось.
«Однако сто двадцать фрейцеров за полтора часа ходьбы и полчаса консультации — это шестьдесят фрейцеров в час, один фрейцер в минуту. Хоть и невелик барыш, а грех отказываться!»
И вместо того, чтобы снова лечь спать, доктор облачился в свой черный костюм, натянул самые высокие болотные сапоги, закутался в вельветровую накидку, надел зюйдвестку,[6] варежки и, оставив на столе зажженную лампу и рецептурный справочник, раскрытый на странице 197, толкнул дверь и остановился на пороге.
Старуха ждала, опираясь на палку, — сгорбленная, истощенная годами нужды и лишений.
— Сто двадцать фрейцеров?..
— Вот они… И да воздаст вам Бог сторицей!
— Бог! Боговы деньги! Кто-нибудь видел, какого они цвета?
Доктор свистнул Урсофа, вложил ему в пасть маленький фонарик и зашагал по дороге к морю. Старуха ковыляла сзади.
V
Ну и погодка! Колокола Св. Филфилена ожили под напором ветра — дурной знак.
Вздор! Доктор Трифульгас не суеверен. Он не верит ни во что, даже в медицину, когда она не приносит дохода.
Под стать погоде и дорога! Камни и шлак. Камни, скользкие от водорослей, и шлак, хрустящий под ногами. Ни огонька, только фонарик Урсофа — гуманная мерцающая точка. Порой видны полыхающие отсветы Ванглора. Кажется, что в языках пламени мечутся какие-то неведомые существа. Никто не знает, что же на самом деле скрыто в глубинах бездонного кратера. Быть может, это души умерших уносятся в небытие?
Доктор и старуха пробирались вдоль цепочки маленьких бухт, разбросанных по побережью. Море светилось страшным мертвенно-бледным светом. Вспыхивающие то тут, то там фосфорические огоньки сбивались в голубоватую линию прибоя и мерцающими волнами выплескивались на берег.
Дорога шла на подъем меж песчаных холмов, поросших тростником и дроком, чей шелест больше напоминал лязг штыков.
Собака бежала рядом с хозяином и, казалось, говорила ему: «Эге! Сто двадцать фрейцеров положим в железный шкаф. Вот так и сколачивают состояние! Лишняя полоска земли для нашего виноградника, лишняя ложка супа за обедом, лишняя миска костей для верного Урсофа! Будем лечить богатых, а заодно — от ожирения — и их толстые кошельки!»
У изгиба дороги старуха остановилась и дрожащим пальцем показала на мерцающий во мраке красноватый огонек — дом бедняка Картифа.
— Там? — спросил доктор.
— Да, — ответила старуха.
— Р-р-р-гав! — словно подтвердил Урсоф.
Внезапно Ванглор содрогнулся до самого основания. Взрыв потряс воздух. Сильным толчком доктор Трифульгас был опрокинут на землю…
Ругаясь на чем свет стоит, он поднялся и оглянулся вокруг. Старуха более не стояла позади него. Исчезла ли она в каком-нибудь открывшемся провале или просто затерялась в тумане?
Что же касается Урсофа, то он был по-прежнему рядом. Верный пес стоял на задних лапах, оскалив пасть. Фонарик его потух.
«Все же надо идти», — прошептал доктор Трифульгас.
Честный человек, он получил свои сто двадцать фрейцеров. Нужно было их отработать.
VI
Неподалеку — в полумиле — сиротливо моргал тусклый огонек: лампадка умирающего, может быть, уже мертвеца. Это жилище бедного продавца водяных блох. Ошибки быть не может. Именно на него показала старуха.
Среди страшных завываний бури доктор Трифульгас шел быстрым шагом, и, по мере приближения к цели, очертания дома, одиноко чернеющего среди песчаной равнины, проступали все четче и четче.
Странно было наблюдать, сколь явно напоминали они собственный кров доктора, Шесть-на-Четыре в Луктропе. То же расположение окон, та же маленькая сводчатая дверь. Доктор Трифульгас ускорил шаг, насколько это позволяла буря. Он вошел, с силой толкнув приоткрытую дверь, которую тут же с грохотом захлопнул ветер.
Урсоф, оставшийся за порогом, протяжно выл, порой смолкая, как певчие между стихами заупокойной мессы.
Странно! Можно подумать, что доктор Трифульгас вернулся к себе домой. Между тем он не мог заблудиться: он не сворачивал с прямой дороги. Он, несомненно, на Валь Карину, а не в Луктропе. Но почему же здесь тот же низкий сводчатый коридор, та же витая деревянная лестница, те же широкие перила?
Доктор поднялся на второй этаж. Из-под двери струился слабый свет, как в Шесть-на-Четыре.
Уж не бред ли это? В неясном свете он узнает свою спальню, желтый диванчик; справа — деревянный сундук; слева — заветный шкаф, обитый железом, поджидающий новых ста двадцати фрейцеров. Вот его кресло с кожаными подушками, вот стол с витыми ножками и на нем, подле догорающей лампы, рецептурная книга, раскрытая на странице 197.
«Что со мной?» — прошептали дрожащие губы лекаря.
Да, доктор Трифульгас испугался. Зрачки его расширились. Тело как бы сжалось. Холодный пот залил покрывшуюся мурашками кожу.
Но надо спешить! Масла осталось на донышке: лампа вот-вот погаснет, — и искра жизни этого несчастного тоже.
Ага, кровать стоит здесь, знакомая кровать с балдахином, широкая и длинная, задернутая пологом с крупными узорами. Возможно ли, что это — убогое ложе несчастного продавца блох!
Непослушной рукой доктор Трифульгас коснулся полога, отдернул его и бросил взгляд за занавески.
Тот, чья голова покоилась на подушках, был неподвижен, казалось, последняя искорка жизни уже угасла в этом теле.
Доктор склонился над умирающим…
А! Какой жуткий вопль! И в ответ — отчаянный лай под дверью.
Лежащий на кровати вовсе не был бедняком Вортом Картифом. В умирающем доктор Трифульгас узнал самого себя! Да, это его сразил удар: кровоизлияние в мозг, резкий прилив серозной жидкости и паралич конечностей! Да, это за него просили ночные посетители, за него заплачено сто двадцать фрейцеров!
И он, который из-за своей черствости отказал в помощи бедному продавцу блох, — теперь сам умирает!
Доктор Трифульгас сделался как помешанный, почувствовав приближение смерти. Угрожающие симптомы нарастали с каждой минутой. Не только все двигательные функции, но и дыхание, и сердечная деятельность должны были вот-вот прекратиться… И, однако, сам он все еще находится в сознании!