Стив снова щелкнул тумблером, невольно разглядывая Рамлоу при свете дня. В бытность того командиром Страйка, Стив, конечно, видел его без одежды — в раздевалках или душевых второстепенных баз, на которых у Капитана Америки не было отдельных апартаментов. Но мельком, да и не присматривался он особо. Теперь же та часть его бисексуальности, которой нравились мужчины, подсказывала, что данный конкретный экземпляр вполне себе ничего.
— Что за знак на лопатке? — спросил Стив, рассматривая выжженное тавро в виде треугольного шутовского колпака, ярко выделявшееся на смуглой гладкой коже.
— Символ клана. Тебе с кровью?
— Нет, хорошо прожаренные, но не жесткие. На салат что-то есть?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Ну ты же заглядывал туда последним.
— Роджерс, мы еще даже не трахались, а ты уже пытаешься меня грузить. Мне салат без надобности, я не травоядный. Тебе надо — ты и смотри. Могу омлет пожарить. На большее моих талантов не хватит.
— А говорили, ты хорошо готовишь, — хмыкнул Стив.
— Про тебя говорили, что ты трахаешься часами. Больше слушай чужой пиздеж. Я из жратвы только мясо могу не испортить. И кофе в кофемашине сварить. Потому что сложно испортить уже прожаренные зерна. А вот траву — запросто.
Стив открыл холодильник, просто чтобы убедиться, что зелень завяла, а огурцы вот-вот эволюционируют в новую форму жизни. Он достал суперпастеризованное молоко (единственное, что у него выживало), два яйца и пошарил на верхней полке шкафа в поисках муки.
— Оладьи ты тоже не ешь? — спросил он, пытаясь вспомнить пропорции, потому что кофе еще не запустил его идеальную память. По одной горсти муки на каждое яйцо или по две?
— Горелые не буду.
— Я постараюсь не сжечь, — пообещал Стив, хотя не чувствовал особой уверенности.
— Благоговея, жду.
— Так кто ты все-таки? — не то чтобы у Стива даже в таком заторможенном состоянии не было догадок, но все-таки хотелось знать наверняка. Ну или хотя бы услышать версию самого Рамлоу.
Тот обернулся, отчего огненный фартук на его бедрах колыхнулся, приоткрывая на мгновения то, что было им скрыто, и Стив подумал, что клановый знак Шута Рамлоу, как ни странно, получил не зря. Наверняка он многие вещи делал специально. Например, ходил голым. Огонь не в счет.
— Сам-то как думаешь?
— У нас викторина? — вопросом на вопрос ответил Стив. — Ладно. Не хочешь — не говори.
— Не хочу, — разочаровал его Рамлоу. — Готово.
Он выложил мясо на большое блюдо и достал из холодильника кетчуп, плотно притершись пахом к ягодицам Стива, когда проходил мимо и сделав вид, что иначе ему было не протиснуться. Огонь фартука оказался горячим, но не обжигающим, ничего не загорелось, во всяком случае, из одежды. А вот притихшее возбуждение вдруг всколыхнулось внутри, как политое бензином пламя.
Стив не мог понять, что происходит. Он никогда не отличался яркой реакцией на людей одного с собой пола, иначе ему было бы очень сложно в армии. С другой стороны, никто и не домогался его так откровенно, наслаждаясь каждым прикосновением, как этот чертов…
— Трикстер, — вслух произнес он. — Это знак трикстеров.
— Бинго, — Рамлоу щедро полил стейки кетчупом и, схватив один из них голыми руками, отправил в рот и облизал пальцы. — Какие-нибудь еще волнительные открытия или будем завтракать?
Стив посмотрел на гору жареного мяса (он был уверен, что у него в морозилке отродясь не водилось такого количества), на миску теста для оладьев, отрезал себе кусок хлеба, забрал чашку с кофе и уселся напротив. Что ж, приходилось признать, что такого странного завтрака у него еще не было.
Через пятнадцать минут Рамлоу курил на подоконнике, развалившись в фривольной позе, а Стиву досталась загаженная посуда. «Кто готовил, тот посуду не моет». Это если готовкой можно было назвать обжаривание по две минуты с каждой стороны кусков даже несоленого мяса, щедро посыпанных перцем. Сковородка была одна, и ее следовало отмыть, прежде чем переходить к оладьям.
— Сними штаны, а? Будь человеком, Роджерс, — сказал вдруг Рамлоу.
— При жизни ты нравился мне больше. Тем, что молчал хотя бы через раз.
— Поверь, я очень изощренно думал, — трикстер затянулся ароматным дымом и стряхнул пепел прямо на пол. Стив уже открыл рот, чтобы возмутиться, но легкие серые хлопья так и не коснулись светлого ламината — исчезли в нескольких дюймах от него. Будто растворились в воздухе.
— Представляю себе, — Стив вернулся к отмыванию сковороды, размышляя о том, что, кажется, скоро совсем разучится удивляться. При такой-то жизни.
— Вряд ли. Ты точно родственник святого Петра, Роджерс. У него такая же постная рожа все время.
— Ты знаешь святого Петра?
— Сам-то как думаешь?
— Думаю, что перестал верить в существование врат рая лет в четырнадцать.
— Выгодно не верить в то, что мешает грешить, — философски заметил Рамлоу. — Но не переживай, люди всегда усложняют. На самом деле все гораздо проще и прозаичнее. И нет, никакого читерства. Так что со штанами? Ты меня стесняешься? Чувствуешь себя беззащитным? У тебя комплексы?
— Штаны останутся на мне, — ответил Стив, хотя краткое мгновение все-таки колебался, прежде чем отказать. — А ты психологом, что ли, стал?
— Не поверишь — какой только херне не научишься, чтобы выжить. Снимай, или я их с тебя сдеру.
— А как же свобода воли? — Стив домыл сковородку и поставил ее на плиту, принимаясь перемешивать тесто.
— За этим не ко мне, — Рамлоу фыркнул и лег на подоконник, высоко задрав ноги на откос. — Я ж не любви от тебя требую.
— Да? — Стив на мгновение ощутил неприятный укол около сердца, будто испытал разочарование, удивившее его самого.
Рамлоу засмеялся, но как-то невесело, и снова закурил.
— Вот про то, что любить нельзя заставить — правда. Иначе ты бы уже давно пускал на меня слюни умиления. А я бы каждое мгновение знал, что это не по-настоящему. Это тоже было бы изнасилованием, только в душу. Скукота.
Стив выложил первые медальки из теста на разогретую сковороду и подошел к нему. Потрогал острое колено, потянулся открыть окно, — вытяжки обычно бывало недостаточно, а Рамлоу оказался вдруг нестерпимо близко, лизнул около пупка, странно низко рыкнул, чуть царапая клыками кожу на животе, смял ладонями ягодицы и вдруг оплел собой, обхватил ногами, мгновенно перетекая из одного положения в другое, заглядывая в глаза, приоткрывая сочные губы, пахнущие дымом. Радужка у него снова стала вишневой, что, видимо, означало возбуждение.
Стив поставил окно на проветривание и коснулся кончиками пальцев едва заметных сейчас шрамов, змеившихся по левому виску, скуле, спускавшимся к губам и шее, охватывавшим глазницу. Те мягко засветились, и Рамлоу хрипло выдохнул, потянулся губами, всем собой, горячий, жадный, и во взгляде его было столько немой мольбы, столько горького, глубоко запрятанного желания, что Стив уступил. Знал, что усложняет все, что делает глупость, подпуская еще ближе, даже не разобравшись в том, с чем имеет дело, но уступил все равно.
Рамлоу ответил жадно, голодно, обжигая губы, вжимая в себя. Стив целовал и целовал его, собирая вкус, странный, терпко-приятный, без привкуса сигарет. Волосы у Рамлоу были жесткими, как волчья шерсть, а сам он будто полыхал. Перед глазами поплыло от возбуждения, но из зыбкого марева Стива вырвал запах горелого теста.
— Черт, — сказал он в губы Рамлоу. — Все-таки сжег.
— Нахуй, — тот махнул рукой, и вонять горелым перестало. — Слаще. Губы. Чем задница.
Стив будто очнулся. С сожалением отстранился, вернулся к сковороде, стараясь не смотреть на голое возбужденное существо на подоконнике. Рамлоу проводил его горящим взглядом, но удерживать не стал.
— Обожаю твою принципиальность, — хрипло заметил он, даже не пытаясь прикрыться.