— Наруто идеалист и мечтатель, — возразил Итачи, прекрасно поняв, о ком говорит Хината. И точно, вспомнила она, им ведь доводилось несколько раз пересекаться — значит, Итачи столкнулся с сильной волей доброго сердца Наруто-куна. — Вполне возможно, его сломала война. Это случалось со многими.
— Никакая война не сломает его, — ответила Хината со всей убеждённостью. Перед глазами стоял образ юноши, ради которого она сама дважды пожертвовала жизнью. — Наруто-кун способен простить и принять любого, если человек искренне раскаивается в совершённом. Но даже раньше, чем противник сам начнёт сомневаться в верности своего морального компаса, Наруто-кун в состоянии распознать зерно доброго в нём, а затем помочь этому зерну прорасти. Было столько примеров, Итачи, что я не могу сомневаться. И пусть я сама никогда не увижу, как Наруто-кун станет Хокаге, не смогу помогать ему по мере сил делать лучше Коноху и прочие Скрытые Селения Шиноби, я способна попробовать повторить его магию здесь, в этом мире, не меньше нашего нуждающемся в добре.
— Это безрассудно, а я не могу позволить, чтобы твоя жизнь снова подверглась опасности, Хината. Я… — он запнулся, как если бы слова застряли в горле. В конце концов, Итачи выговорил: — У меня нет никого и ничего, кроме тебя. Ты — мой шанс искупить прошлое.
— Я не думаю, что это так. У тебя есть целый новый мир, и я докажу тебе, что ты в нём не лишний, тем более не должен ничего искупать.
Итачи посмотрел ей прямо в глаза.
— Ты не можешь отказать в существовании моим прошлым поступкам. Половину жизни я был нукенином S-ранга, Хината. Я убивал шиноби Конохи, я убил всю свою родню.
Он произнёс это так ровно, что Хината вздрогнула, холодея. Но затем шагнула к нему, аккуратно взяла за руку.
— Я знаю тебя уже почти восемь лет, Итачи. И я знаю, что ты никогда не делаешь ничего без серьёзной на то причины. Ты не обязан мне их раскрывать, но я верю в их существование.
— Стало быть, и ты мечтательница, — вздохнул Итачи.
— Я предпочитаю верить в хорошее в людях, — возразила Хината.
— Но что если люди, в которых ты веришь, покажут себя недостойными этого? Если мирное разрешение конфликтов окажется невозможным?
Хината спокойно улыбнулась и крепче сжала руку Итачи.
— Тогда я приму решение в соответствии с ситуацией. Но сила всегда будет для меня последним инструментом.
========== Глава 34. Тайна Римуса Люпина ==========
Март начался с короткой оттепели и матча Пуффендуя против Слизерина. На памяти Джима это была самая пропущенная общественным сознанием игра: вся школа обсуждала только нападение Розье на Хлою Бенсон.
Это было так неестественно-жутко для Хогвартса, что многие не сразу поверили. Когда в приятный вечер воскресенья Джим и Сириус, спускаясь на ужин, приметили практически полное отсутствие изумрудов в нижней половине часов, отмеряющих баллы Слизерина, друзья разразились победным кличем и затянули песенку про глупого удава, завязавшегося узлом. Она была сочинённой для квиддича, а потому очень обидной. Джим вместе с Сириусом орал её, когда ввалился в Большой зал, и далеко не сразу заметил любопытство и тревогу на лицах соучеников.
В тот вечер к ним подошёл Регулус. Сам. Не успел Сириус просиять, его младший брат лаконично попросил заткнуться и не бередить. Сириус разом помрачнел.
— Как же так вышло, что Слизерин за один день рухнул на самое дно межфакультетского состязания? — спросил он ехидно.
И Рег им рассказал. Очень тихо, отведя прочь из зала, в редко используемый коридор первого этажа.
Мысленно возвращаясь к этому две недели спустя, Джим каждый раз вздрагивал. Ещё никогда в своей жизни он не испытывал такого ужаса. Хогвартс всегда казался безопасным — местом, где ничто плохое до них не доберётся. Как оказалось, зло притаилось внутри самого замка, приняло форму мальчишки, бросившего опасное проклятие в спину однокласснице. Опасное… потенциально смертельное. Если бы не Дей, девчонка бы умерла.
Умерла… Джим не до конца осознавал это понятие. Для него оно означало что-то смутное, противоположное существованию, но Дэвид грубо его разуверил:
— Противоположно существованию отсутствие, а оно нейтрально. Смерть же куда больнее, мм. Когда теряешь кого-то, кто ещё буквально минуты назад дышал, говорил, мыслил рядом с тобой, это…
— Как? — севшим голосом уточнил Джим. Сириус рядом с ним стоял изваянием. Питер испуганно хлопал глазами.
Дэвид стукнул себя кулаком по груди, глядя куда-то мимо них. Не на небо за окнами гриффиндорской гостиной — намного дальше.
— Не объяснить, — бросил он. — Не поймёшь, пока не потеряешь.
Он не сказал больше на эту тему ни слова, но Джим шестым чувством улавливал, что брату больно.
— Отчего бы? — подозрительно спрашивал Сириус. — Он разве дружен с Бенсон?
— Нет, — рассеянно отвечал Джим и не добавлял, что вовсе не считает нежелание брата говорить о потере связанным с произошедшим.
Потому что как раз о нём Дэвид болтал без умолку.
Кто бы ни спросил, Дей охотно пересказывал события последнего уикенда зимы. Громко и в красках он живописал, как в Хлою бросили удушающее и как он, Дэвид, самым что ни на есть магловским методом справился с ним. Как ввязался в расследование случившегося — сам, лично, без чьей-либо наводки и помощи, а принял её только от роющих в том же направлении Мальсибера и Холмса. Как они втроём вышли на Розье и что Дэвид бы сделал с ним, если бы не вмешались учителя.
В отличие от него, прочие участники действа были немногословны. Бенсон изящно избегала вопросов, а Эванс и МакКиннон явно решили взять на себя роли её телохранителей и орали на всякого, кто пробовал расспросить их подругу. Холмс, и раньше не отличавшийся разговорчивостью, вопросы попросту игнорировал. Мальсибер же настолько замкнулся в себе, что хранил лишь процентов двадцать связи с реальностью.
Самого Розье потихоньку отправили прочь из школы — но не в Азкабан, как мечтательно предполагал поначалу Сириус, а домой: его отстранили от учёбы до конца семестра, и только на последний, летний, и экзамены ему позволят вернуться. Все, когда узнали, присвистнули, а самые любознательные побежали в библиотеку, откуда вернулись с сообщением, что подобных мер в школе не принимали уже полтора века, к чистокровному — вообще никогда прежде. Все полукровки и маглорождённые тут же со страшной силой зауважали Дамблдора.
Вдобавок к отстранению от занятий и снятию баллов, Розье в приказной форме рекомендовали к постановке на учёт в Отделе правопорядка — за это бился профессор Хоукинсон, и в конце концов добился, несмотря на шипение со стороны Совета попечителей. Тут уж даже до них дошло, что спустить на тормозах происшествие не удастся. Об этом Джиму написал отец. Ещё спросил, как Джеймс себя на фоне случившегося чувствует, и тот признался: гордится братом.
Там, где Розье потерял для Слизерина триста очков (угробив шансы своих взять Кубок школы в этом году!), Дэвид заработал для Гриффиндора семьдесят. Джим в самом деле гордился братом, и в первую очередь не за баллы — за то, как круто тот сработал: спас девчонку, а потом ещё и вышел на её обидчика. Пожалуй, Дей в самом деле лучший капитан Кирк, чем сам Джеймс.
Для Гриффиндора Дэвид вмиг стал героем — воплощением факультетского образа. Его поступок влюбил в Дэвида решительно всех львов, и даже то, что в своём расследовании он скооперировался со слизеринцами Холмсом и Мальсибером, не могло поколебать эту любовь. Парни хлопали Дея по плечам каждый раз, когда с ним говорили, а девчонки и вовсе вились вокруг него восторженными стайками, хихикали и строили глазки. Весь Гриффиндор яростно и самозабвенно праздновал доблесть своего. Как сказала Рокси Вуд: упивался ею.
А вот змеи, напротив, сделались пришибленными. Ходили они теперь исключительно группами, смотрели на всех злобно, но даже не шипели. Поговаривали, будто Паркинсон совсем слетел с катушек и грозился лично подвергнуть страшным пыткам любого слизеринца, который потеряет ещё хоть один факультетский балл. Теперь на всех уроках змеи первыми тянули руки, обходя по рвению даже воронов, чего раньше за ними не замечалось. Паркинсон и остальные змейские старосты насели на весь факультет по учёбе со страшной силой. Дошло до того, что с учебниками стало возможно застать даже старшекурсников вроде Фоули и Лестрейнджа — а ведь обычно они в свободное время либо дрались, либо валяли дурака.