Мэгги в растерянности пожала плечами. Хината мельком улыбнулась одними губами и вернулась к работе, прекрасно зная ответ.
***
Это были худшие каникулы в жизни Лили Эванс.
Едва переступив порог дома — папа привёз её на машине из Лондона, — девочка поняла: что-то не так. Это ощущение вспыхнуло в ней предупредительным жёлтым сигналом светофора и буквально через миг сменилось красным светом агрессии, стоило Петунии показаться в прихожей.
— Пэтти! — проигнорировав предчувствие, воскликнула Лили и бросилась к сестре с распростёртыми объятиями, от которых та увернулась.
— Пап, я в кино с Синди и Роуз, — заявила Петунья, засовывая ножки в туфельки. Они были новые и очень понравились Лили, о чём девочка хотела сказать старшей сестре, но слова застряли комом в горле.
— Может быть, тебе стоит остаться дома, дорогая? — с намёком спросил папа, задвигая в угол тяжёлый чемодан Лили со школьными принадлежностями и ставя клетку с Пушистиком на пол. — Твоя сестра только приехала.
— Девочки меня ждут, — не глядя на Лили, отрезала Пэт и мимо отца выскользнула за дверь.
С того самого мига Петуния не удостоила Лили и десятка слов. Она словно бы игнорировала сам факт существования младшей сестры, пусть та и старалась всеми силами выманить её на контакт.
На второй день пребывания дома сердечко Лили вновь получило удар ножом. Дав ей отдохнуть и прийти в себя после дороги, родители усадили Лили в гостиной и, взявшись за руки, грустно сообщили, что дедушка Эндрю, мамин отец, очень тяжело болен. Рак лёгких, сказали они, финальная стадия. Эти слова ощущались настолько тяжёлыми, что Лили, даже не понимая до конца их значение, безудержно разрыдалась. Следом за ней, обняв младшую дочь, расплакалась и мама, а папа побежал на кухню, чтобы приготовить для них горячий шоколад.
— Я очень ждала твоего приезда, солнышко, — проговорила мама, всхлипывая, принимая от папы тёплую кружку. — Очень хотела тебя увидеть, прежде чем ехать в Дублин.
— Ты поедешь к дедушке? — вскинулась Лили. — Можно с тобой?!
Мама печально, но решительно покачала головой.
— Не стоит, моя хорошая. Я хочу, чтобы ты осталась дома с папой, сестрой и бабушкой и насладилась летом…
Сколько бы Лили ни спорила, мама осталась непреклонна. Через три дня она уехала в свой город детства, чтобы провести с отцом оставшееся ему время. Проводив её до станции, Лили вновь не удержала слёзы и, едва тронулся поезд, несмотря на оклики папы, бросилась бежать. Остановилась она лишь на берегу реки, где упала на траву под плакучей ивой и разревелась.
Так её и нашёл Северус. Он был и сам чем-то сильно расстроен, но, увидев слёзы Лили, бросился успокаивать.
— Не плачь… Ну хватит тебе реветь, Лил, — приговаривал он, гладя девочку по дрожащим плечам, напряжённой спине. От одежды Северуса пахло затхлостью, сыростью, но Лили эти запахи успокаивали. — Всё ещё может наладиться! Знаешь, мама говорила мне, когда она была маленькой, её мать, моя бабка, сильно заболела — никто уже и не надеялся, что она выкарабкается. Но она, всем на удивление, выздоровела и прожила после этого ещё лет десять! Так что верь, и всё образуется.
— Верь?.. — пробормотала Лили, вытирая слёзы.
Верить её учили, но она не была хорошей студенткой. Видя это, мама редко брала Лили с собой в церковь, хотя сама ходила каждое воскресенье. Говоря начистоту, когда была маленькая, Лили просто боялась туда ходить: в магловской школе на уроках истории немного рассказывали об инквизиции, и девочка думала, что если люди в церкви узнают, что она умеет делать чудеса, то сожгут её на костре. Сейчас, научившись чуть-чуть колдовать, Лили сомневалась в возможности маглов схватить настоящего волшебника.
Но всё же переступать порог костёла было немного страшно. В Коукворте имелось несколько англиканских церквей, но лишь одна католическая — старинное здание в готическом стиле, чьи светлые стены из песчаника давно покрылись чёрной копотью и не видели чистки десятилетиями. В центральной Англии католиков немного, поэтому костёл Коукворта был небольшим и даже во время пасхальных и рождественских служб не заполнялся полностью. В пасмурный день посреди рабочей недели внутри и вовсе не было никого, когда Лили всё же заставила себя войти под высокие своды.
Опустившись на одно колено, она перекрестилась, как учила мама. Из дальнего конца полутёмного помещения на неё смотрел распятый на кресте Иисус — смотрел внимательно и словно приглашал подойти поближе. По спине пробежали мурашки. Лили сглотнула, но всё-таки подошла ближе к страдающему Сыну Божьему и аккуратно присела на скамейку в первом ряду. Какое-то время она смотрела на свечи, а затем молитвенно сложила руки.
— Боже… — начала она, но запнулась и посмотрела себе за спину. Хоть девочка и не видела никого вокруг, ей казалось, что за ней наблюдают. — Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы дедушка выздоровел…
— Как ты проводишь время? — спросила во время очередного звонка мама. Июль был в самом разгаре. Дедушке, судя по тяжести в голосе мамы, становилось хуже.
— Я гуляю с Северусом почти каждый день, — стала перечислять Лили. Прижав телефонную трубку щекой к плечу, она принялась теребить кружевную оборку юбки. — В субботу мы ездили с папой за город на фермерскую ярмарку — мне удалость погладить овечку, представляешь?!
— Это замечательно, родная, — вздохнула мама. — А как с Петунией?..
— Она по-прежнему со мной не разговаривает, — удручённо сообщила Лили. Помолчав, добавила: — Я начала ходить в церковь.
— В церковь?! — судя по стуку на другом конце провода, мама от удивления уронила что-то на пол. Зашуршало платье — мама наклонилась за чем-то, после со вздохом разогнулась и осторожно уточнила полушёпотом: — А волшебникам можно?..
— Ну, никто не запрещал, — пробормотала Лили, чувствуя себя неловко.
Мама помолчала немного.
— И о чём ты молишься?
— Я молюсь, чтобы Господь послал дедушке выздоровление, — ответила Лили и после небольшой заминки грустно добавила: — Только, кажется, я молюсь недостаточно, иначе дедушке не стало бы хуже…
— Уверена, ты делаешь всё возможное, солнышко, — перебила её мама. — Я тоже молюсь каждый день… Будем надеяться, это поможет.
— Будем! Я очень люблю тебя, мамочка.
— Я тебя тоже, солнце, — сказала мама и повесила трубку.
Ещё с минуту Лили стояла, слушая протяжные гудки. На душе было пусто и тяжело, словно бы за окном был не летний солнечный день, а унылая серая пустошь, полная стенающих духов… Из забытья девочку вырвал скрипучий голос бабушки Дженни:
— Ты не за то молишься, Лили.
Вздрогнув всем телом, Лили опустила трубку на рычаг и повернулась к бабуле. Хмыкнув реакции внучки, она продолжила спускаться по лестнице, крепко вцепившись в перила, похожая на призрака позапрошлого десятилетия в своём старомодном платье. Перламутровые заколки в аккуратно уложенных седых волосах бабушки идеально повторяли оттенок крупного синего «гороха» на платье, а широкий пояс сочетался с летними перчатками и сумочкой. Как и обычно по субботам, бабушка Дженни отправлялась на встречу с подружками — старушки обедали в итальянском ресторанчике Томазо и играли в бридж до позднего вечера.
— Не за то? — удивлённо пробормотала Лили и, спохватившись, бросилась к бабушке и предложила ей помощь, но та лишь отмахнулась и сама преодолела последние ступеньки. Папа говорил, его маме пора перебраться в спальню на первом этаже и не нагружать без нужды колени, на что бабушка Дженни неизменно отвечала возмущённым отказом. Лили искренне не понимала, почему, ведь с каждым годом подъёмы на второй этаж давались бабуле всё тяжелее.
Бабушка Дженни поправила перчатки, глядя на Лили снисходительно, словно бы единственная знала мировую правду и поражалась, как её всё не могут постичь примитивные умы окружающих.
— Твой дед страдает от боли, малышка, — наконец промолвила она. — Я прекрасно знаю, что это такое и чего хочет человек в его ситуации, — бабушка перевела взгляд на развешенные на стене вдоль лестницы фотографии. На одной из них, чёрно-белой, молодая пара целовалась на фоне Эйфелевой башни в Париже. Он носил офицерскую форму, она — скромное платье медицинской сестры. — Когда мистера Эванса доставили в госпиталь после Нюрнберга, он очень страдал. Неудивительно! Ему взрывом оторвало правую ногу, полтела в ожогах. Старший доктор смены, Харпер была его фамилия, приказал мне и Мери заменить грубый солдатский жгут нормальным, обработать ожоги. От каждого прикосновения мистер Эванс орал, хотя был он не из слабых духом. Он плакал и просил нас прекратить его страдания. Я так и хотела поступить, но доктор Харпер мне не позволил, за что и горит в аду, потому что превратил остаток жизни бедного мистера Эванса в ад.