И вот, наконец, профессор Дамблдор, самый умный, самый опасный человек в этом замке обратил внимание на Хинату и, как следствие, Итачи. И пусть ни за что не покажет настоящих эмоций, будет помогать Хинате выйти из-под надзора — в глубине души Итачи искренне радовался ему. Балансирование на лезвии клинка куда привычнее, куда понятнее и желаннее, чем серые будни.
Опустив взгляд на овощное рагу в своей тарелке, Итачи вздохнул. Подобные мысли обычно он не допускал, однако в последние дни необходимостью стало приоткрыть шлюзы самоконтроля, по крайней мере постараться быть честным с самим собой. Отправка в мир своего сознания — не самый приятный и уж точно не безопасный поход, особенно без чёткого понимания, куда ступаешь. Поэтому так важно прежде, чем пускаться в путь по внутреннему миру, привести в порядок мысли и чувства. В первую очередь — признать их наличие и окрас.
Итачи снова обвёл взглядом зал — на сей раз Хината обнаружилась, сидящая вместе с гриффиндорцами. За ало-золотым столом, вечно поглощённым бурей эмоций самого разного толка, шумом, движением, переговорами, Хината казалась Итачи откровенно лишней — чужеродным этому миру хаоса островком спокойствия. То, как она держала себя во время трапезы, могло послужить примером и местным аристократкам. Что отрицать, Итачи залюбовался идеальными с точки зрения традиций и исполнения движениями, посадкой, размером порций, которые Хината себе позволяла. Пока вокруг неё гриффиндорцы галдели, спешно набивая рты чем попало, Хината аккуратно кушала, не вовлекаясь в бурные обсуждения, вышколенная до такой степени, что ни смерть, ни перерождение в другом, более расслабленном мире не смогли её изменить. Настоящее произведение искусства своего клана.
От потока мыслей, принявших непривычный, неуютный оборот, Итачи отмахнулся и поспешил оценить иные параметры облика девушки. В отличие от первых дней этих каникул, Хината выглядела глубоко задумчивой, но не измотанной, под глазами не залегали тени, а руки не подрагивали слегка от недосыпания. Удовлетворившись сделанным наблюдением, Итачи поднялся из-за слизеринского стола, по всей длине которого рассредоточились трое оставшихся на каникулы в школе учеников, и покинул Большой зал, нарочно проигнорировав взгляд Хинаты и знак-приглашение на разговор. Скорее всего, Хината чувствует себя неловко из-за того, что отказалась от помощи в освоении трансфигурации — это может подождать и до завтра. Итачи предстоит тяжёлая ночь.
Никто из слизеринцев ещё не вернулся в общую гостиную, и та была погружена в зеленоватый полумрак, посеребрённый бликами украшавших пушистую ель игрушек. Итачи прошёл мимо рождественского дерева в сторону спален, по неярко освещённому коридору добрался до своей комнаты. В ней было пусто и мирно, как никогда на памяти Итачи: в этом году все соседи уехали на каникулы, что оставляло комнату в его полном распоряжении. И всё же, отметил Итачи про себя, непривычно, войдя, не наткнуться на неприязненные взгляды, не найти разбросанных книг и вещей, не почувствовать запах собачьей шерсти. В своей манере Итачи привык к распорядку, норме жизни в этой комнате, и временные изменения, даже выгодные лично ему, слегка сбивали. Однозначный минус бытия педантичным консерватором.
Над этим его качеством порой подтрунивал напарник. Кисаме, в отличие от Итачи, был лёгким на подъём, с живым интересом относился к изменениям. Итачи приравнивал изменения к потенциальной угрозе и не доверял им. Стазис куда надёжнее, обеспечивает уверенностью в завтрашнем дне, и развитие должно быть поступательным, осторожным, с оглядкой на то, чтобы не нарушить баланс ситуации.
Теперь, оглядываясь на своё прошлое, Итачи сомневался в правильности метода, которым подавил восстание клана. Какую дорогу он бы избрал, выпади ему принятие подобного решения сейчас? Быть может, долгий путь политических игр, манипуляций общественным мнением, гендзюцу и шантажа? Выбрал бы он снова уничтожение целого клана, приведшее к дисбалансу в деревне? Все годы, что последовали за его уходом из селения, Итачи со стороны наблюдал, как Коноха медленно, но верно слабела, загнивала, лишённая внутреннего тонуса, заложенного в саму её основу равновесия, когда соперничество двух коалиций — Учиха и Сенджу — подталкивало к постоянному совершенствованию и развитию.
Однако это теперь он сомневался. Когда же принимал решение руководства, Итачи было всего лишь тринадцать лет. Да, его называли гением — но как много на самом деле он знал, понимал о мире? Лишь то, что происходящее ненормально. Как великий предок, Учиха Мадара, до него, Итачи был травмирован войной и не желал, чтобы подобная участь постигла его младшего брата. И когда война стала назревать внутри самой деревни, Итачи почти даже нашёл выход — он и Шисуи вместе. Если бы Данзо не вмешался, история с восстанием клана закончилась бы совершенно иначе. А так, разбитый потерей лучшего друга и единственного, как ему тогда казалось, способа уладить конфликт мирно, страшащийся перспективы сражений внутри Конохи, тринадцатилетний Итачи не нашёл лучше выхода, чем довериться суждению опытных политиков. Тридцатичетырёхлетний думал, правильно ли выбрал тогда. Возможно ли, что именно его решение, а не восстание клана как таковое, стоило жизней всей его семье и искалечило душу младшего брата, чья защита и являлась главной целью игры?..
Опустившись на кровать, вытянувшись на покрывале во весь рост, Итачи устало потёр переносицу. Затягивать не было смысла. Итачи закрыл глаза, и вокруг него соткался мир каменистой пустоши, простёршейся до горизонта, укутанного ало-серым маревом. В сердце этого бесплодного края раскинулся сад, где цвели сакуры и журчал ручей. А ещё здесь всегда стучал бамбуковый фонтан, отмеряя жизнь, напоминая, сколько Учиха Итачи задолжал смерти. В самом конце прошлой жизни фонтан наполняла кровь; теперь его приводила в движение чистейшая вода, и Итачи радовался этому, вспоминая годы непрекращающейся боли. Ждёт ли его та же судьба, та же болезнь в новом мире? Этого предсказать Итачи не мог.
Отвернувшись от фонтана, оставив его мерно стучать, Итачи направился к дому, притаившемуся под сенью сакур. Нежные цветы устилали крышу и энгаву, но закрытые сёдзи не позволяли им проникнуть внутрь дома.
Оставив за порогом сандалии, Итачи вошёл. Снаружи маленький, внутри дом его разума был огромен — целое поместье, лабиринт коридоров и комнат, где хранятся мысли и воспоминания. А ещё отголоски чувств; едва переступив порог, Итачи ощутил сладкий аромат домашней выпечки, неизменно вызывающий желание бросить все дела и прокрасться на кухню, где мама готовит сладкое для него. Однако Итачи повернул в другом направлении, игнорируя ласковый голос, зовущий его по имени. Кто его звал — Микото или Лорен? Пожалуй, обе сразу — образы двух женщин удивительным образом смешались в его голове. Он рано лишился обеих, но призрак Матери существовал в его внутреннем мире. С ним, впрочем, Итачи никогда не шёл на контакт.
Он свернул в коридор, где начиналась память о его новой жизни, и открыл первую дверь. Чтобы настроиться, Итачи решил начать отсюда — из больничной палаты, где его маленькое тело положили на грудь Лорен Грейсон.
— Поздравляем! У вас замечательный мальчик, — сказала медсестра.
— Боже, какой он… — пробормотала Лорен с усталой, но счастливой улыбкой. — Сэм будет так рад…
Подойдя ближе, Итачи посмотрел на себя, и тут же нахлынули чувства-воспоминания — растерянность, непонимание, попытка осмыслить происходящее… и заворожённость бархатными глазами, нежным голосом, которые роднили Лорен с его настоящей матерью.
Издалека донёсся плач другого младенца — Итачи вздрогнул и поспешил вернуться в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Дальше он стал методично заглядывать в комнату за комнатой, ища зацепку. Стараясь нигде не задерживаться, он всё же невольно пропитывался теплотой своего раннего детства в новом мире: вниманием Лорен и Сэма, их заботой и подарками, прогулками на свежем воздухе и первыми упражнениями с чакрой. Заново окунаясь в эти кусочки жизни, отодвинутые на самые задворки сознания по причине неважности, Итачи поймал себя на двойственном чувстве: жалости, что беззаботное детство оборвалось, пополам с облегчением, что это произошло.