Эмэ Бээкман создает не летопись героической борьбы, не историческую хронику. Она пишет психологический роман, в котором душевное смятение той же Анны не менее важно, чем ее прямой поступок, действие. Кристьян — это человек-действие. У Анны любому действию предшествует сложная внутренняя работа. И тот, и другой способны на жертвы и подвижнически отдают себя общему делу. В этом они равны друг другу, равны и Антону, которого когда- то любила Анна, убитому за много лет до того, как эти двое вернулись на родину. В чем-то главном эти люди равны и едины. Когда бы и где бы они ни погибли, потомки справедливо поставят им общий памятник.
Но Эмэ Бээкман взялась за трудную задачу — написать о том, какими разными были эти люди, каким драматизмом были полны их судьбы. Лишь взятые все вместе, они создают некий собирательный образ эстонского коммуниста 20—40-х годов. Этот единый монолитный образ художник по праву искусства разъединяет на индивидуальные и разные характеры, исследуя всяческие пересечения индивидуального, частного, личного — с общим.
Антон, Анна, Кристьян. Образ Анны в этом триптихе — центральный, самый богатый и, если можно так сказать, перспективный, несущий в себе элемент непременного и дальнего развития. Трагизм этой судьбы в том, что она насильственно оборвана. Книга кончается в тот момент, когда на женщину направляют дуло ружья. В последнюю минуту Анна видит аистов, которые учат летать своих аистят…
О чем она подумала? Может быть, о детях, о сыновьях, которых у нее не было? Как глупо, как досадно, что не было детей у женщины, умевшей все отдавать другим, до конца. Но без следа не может исчезнуть то, что несла в себе Анна, и в следующей книге многое из того, что было Анной, оживает в поступках и мыслях Мирьям.
Что же было Анной? Что за человеческий тип был рожден на эстонской земле, чтобы быть на этой земле и убитым, и изгнанным, и вновь возникнуть, ожить и вновь обагрить ее своей кровью?
Эмэ Бээкман пишет свою книгу с полной мерой объективности. Исповедь Анны (а это, конечно, исповедь) по-своему бесстрашна, она ведется как бы под знаком конца, когда ничего нельзя утаивать — от того, кто тебя слушает. Анну слушаем мы, читатели, а она будто ведет дневник, в котором можно признаться и в страхах, и в сомнениях. И в том, что радость любви ей дано было пережить не с мужем (эти дни — всего одиннадцать — она помнит по минутам); и в том, что союзу с Кристьяном она так и не подобрала названия, а цену тому, что их связывало, поняла только в последнюю прощальную ночь. И в том, что девятнадцать лет, проведенных вне родины, на какой бы счастливой земле их ни проводить, — трудные, почти непосильные, иссушающие годы. Анна признает и свою вину перед друзьями, пусть невольную, но вину, и одиночество свое по возвращении — объяснимое, но от этого не менее горькое. Многие страницы заполняет Анна признаниями, как бы считая своим долгом все это сказать не только для того, чтобы освободиться, но чтобы себе самой и другим еще раз осветить то, что в жизни было истинным, а что — мнимым. При всем том характер повествования строг и сдержан. Таков человеческий тип, автор верен ему до конца, в самом прямом смысле слова — до конца.
Отдав другим все, Анна имеет право быть суровой, судить строго и себя, и других — автор как бы выполняет волю человека, имеющего право. Но человеческая привлекательность этого характера в том, что Анна не может, не умеет быть суровой и жесткой, тем более — жестокой. Ход ее мыслей, воспоминаний — это поток противоборствующих стихий, столкновение больших и малых правд, личного и чужого опыта. По существу, рассказ Анны — это непрекращающийся диспут человека с самим собой, с обстоятельствами, с жизнью. Вспоминается не житейский мусор, даже не дорогие сердцу мелочи, но те случаи, когда надо было принимать решение, а это решение так или иначе оставляло свой след в душевном устройстве. Анна жила честно, в этом нет сомнений. Но то, что есть честь и что есть долг, для нее не являлось догмой. В том и сила, и обаяние человека, что мысль его не слепа, не глуха, она живая, подвижная и следует за жизнью, вбирает в себя все новые и новые впечатления. Движение нравственной мысли неостановимо. Прерванное в одном человеке смертью, оно продолжается в другом, живущем. Как бы в наследство в качестве главного своего дара Анна завещает эту мысль всем тем, кого могла бы назвать своими детьми.