— Я защищалась.
— Ну и как?
— Порядок.
Он остановился:
— Да вы что, серьезно… Рубахина одолели?
— Серьезно. Приставать он больше не посмеет… Рубахина надо держать в крепких руках.
— Ну-у, — удивился Кравцов, глядя на ее красивые руки с чуть-чуть припухшими пальцами.
— Я его обстругаю.
Кравцов раскатисто засмеялся:
— Каким образом? Он же не в вашем подчинении.
Она обидчиво повела плечами и с грустью в голосе сказала:
— Значит, взвод не доверите? — И запальчиво: — А я добьюсь своего, добьюсь. Вы не имеете права посылать меня не по назначению. Я разведчик, я окончила специальную школу. Какой вы командир полка, если в людях ошибаетесь!..
Когда она выговорилась и умолкла, Кравцов не знал, что ответить. Так молча и вошли они во двор.
Подполковник велел ей подождать.
Возле каменной ограды была отрыта щель. Сукуренко села на бруствер. Пахло сырой землей, слышались орудийные выстрелы. Она задумалась… Перед глазами возвышалась иссеченная осколками стена, а виделось совсем другое, далекое — то радостное, то страшное. Все это надвигалось с непостижимой быстротой и яркостью, будто кто-то таинственный и всемогущий создал перед ее глазами экран и ну показывать кадры за кадрами, близкие, дорогие, леденящие душу и теперь уже далекие. Кадры возникали с удивительной четкостью и последовательностью.
Отец… Он только что возвратился оттуда, где проходит граница. Граница — это река, песчаный берег, поросший красноталом, коряги и вербы, растопыренные, уродливые. От отца пахнет новенькой кобурой, скрипит портупея. Он спрашивает:
— Ну, как дела, Мариан?
Берет на руки, целует, а сам грустный-грустный. Потом к матери обращается:
— Не понимаю… Решительно ничего не понимаю!
— Написал бы Акимову. Вместе воевали, он тебя знает.
Акимов очень добрый дядя военный, большой-пребольшой начальник в Москве. Он приезжал на границу, ему все отдавали честь, с папой они схватились бороться, барахтались, потом целовались и все спрашивали: «А помнишь Царицын?.. А помнишь мост?» Помнишь, помнишь… Только и остались в памяти эти слова.
— Написал и уже ответ получил: «Надеюсь, все кончится благополучно. Я верю органам».
Через неделю, ночью, постучали в дверь. Вошли трое. В квартире все перерыли, ощупали. Отец стоял лицом к стене.
— Не напугайте Мариана! — крикнул отец.
— Мариан? Какой Мариан? — спросил симпатичный дядя и подошел к кровати, сдернул одеяло, спросил: — Ты кто?
— Девочка.
— А где Мариан?
— Я Мариан. Так зовет меня папа, и все зовут, и дядя Акимов так зовет…
— Черт возьми, — грубо сказал дядя. — Придумают же…
…Солнце, очень жаркое солнце. Оно печет прямо в макушку. Дорога длинная и пыльная. Кони бегут трусцой, гремит привязанное ведро. Из-за поворота выскочила легковая машина, черная, а блестит, как серебро. Кони рванули в сторону, бричка накренилась и сползла в кювет. Машина остановилась. Мать уже поднялась, когда из машины вышел дядя Акимов.
— Ольга! Откуда? — это он к матери. Подошел, поздоровался за руку: — Что случилось?
Милиционер вытянулся перед Акимовым и, заикаясь, еле выговорил:
— Это семья немецкого шпиона… Эвакуируем по этапу.
Дядя Акимов вздрогнул. Мать горько покачала головой:
— Что ж это делается? Вы же полжизни вместе прошли…
— Я распоряжусь, Ольга. Жить, вы будете там, где вам удобно, Мариан-то вырос… Я постараюсь, постараюсь. — Он хотел было сесть в машину, но вдруг повернулся, вынул из нагрудного кармана маленькие часики с цепочкой. — Возьми, Мариан, и будь умницей…
Сел и уехал, быстро, как в сказке: был — и нет, только пыль вихрилась на дороге.
Что ж было потом? В Москве у тетушки, двоюродной сестры отца, остановились. Акимов сдержал свое слово, кое-что сделал. Это мать утверждала, а тетушка раздраженно бросала:
— Еще бы этого не сделать! Да Леонард — честнейшей души человек, зазря его упекли. — И смотрела по сторонам, настороженно и пугливо. — Чудаки, своя своего не познавши…
Как-то проснулась, позвала мать. В комнату вошла тетушка.
— Ее нет. Ушла, к отцу ушла. — И тетушка заплакала.
Мать не вернулась.
Тетушка Марианом не называла и Мариной не кликала, Марка — и все.
— Марка, ты этого нахаленка в квартиру не приводи, — это про Васю Дробязко. — Он же бандит. Ружья мастерит да в казаки-разбойники играет. И ты туда же. Не девчачье это дело. Срам один…
Стоит тетушка, скрестив руки на груди, и смотрит на Васю.