— Могу испортить.
— Ничего, мужская стрижка легче и проще. — Кравцов вынул из кармана носовой платок, обернул им шею. — Валяй, как можешь, — и наклонил голову.
Он сидел смирно и под дремотный говорок ножниц думал, как спросить у нее об отце, думал и боялся заговорить. Наконец, осмелев, тихонько сказал:
— Сукуренко, твоего отца как звали?
— Леонард.
Кравцов освободился из-под ее рук и некоторое время молча смотрел на Сукуренко удивленным взглядом.
— Шутишь!
— Леонард.
— Итальянец, что ли?
— Не знаю.
— Как?!
— Так, не знаю — и все… На Украине мы жили. Он умер, когда мне было два года, на границе, от ран умер. — Теперь она даже немного побледнела, и Кравцов спохватился:
— А-а… Ну стриги, стриги, Леонардовна.
— Да все уже, товарищ подполковник, готово.
— Спасибо. А зеркальце не найдется?
Она порылась в кармане.
— Пожалуйста.
— Эх, Леонардовна, до чего же у тебя руки маленькие. — Он отвернулся к оконному проему, начал рассматривать свое отражение. Чем пристальнее всматривался, тем больше округлялись его глаза и вытягивался рот: стрижка получилась ужасной: это была не полька и не бокс — одни лесенки и плешинки. Но он не возмутился, а попробовал причесать, как-то сровнять волосы, однако из этого ничего не получилось. «Общипала», — с горечью подумал Кравцов и, передавая Сукуренко зеркальце, сказал: — Что ж, сойдет… Только с недельку придется не снимать фуражку, а так ничего… — И хотел было продолжить об отце, но, увидев в ее глазах растерянность, грубовато бросил: — Прошу не забывать о тренировках, учите солдат, легче в бою будет. — И выскочил из кошары, крикнув Дробязко: — Показывай, через какой овражек ты сиганул!
Мокрая земля холодила живот, хлюпала под локтями. Рубахин горбил спину, безжалостно ругая в душе «ангела», шедшего за ним по пятам, то и дело шепотком поправлявшего движения разведчика. Свет луны серебрил балку, сглаживал складки местности, — казалось, вокруг ни одного кустика, ни одного овражка. Между тем Рубахин точно знал, что все это есть, а там, еще ниже, — куча хворосту, где спрятался Мальцев, и он, Рубахин, обязан безошибочно приползти к сержанту, приползти без шума, без малейшего шороха, иначе, если он этого не сумеет сделать, лейтенант заставит повторить все сначала…
Внизу балки под коленями и локтями еще больше захлюпало. Рубахин грудью коснулся воды, хотел было свернуть в сторону, чтобы миновать лужицу, но не посмел, оглянулся. Она стояла подле с автоматом, перекинутым за спину. Он подумал, что она сама скажет, чтобы принял левее, где, вероятно, посуше. Но Сукуренко молчала. Рубахин присмотрелся, стараясь разглядеть ее лицо, выше приподнял голову, В синем свете луны блеснули ее глаза двумя светлячками. Она присела на корточки, толкнула в плечо, давая знать, чтобы он полз. Рубахина охватила злоба: она сидит сухонькая, а он, промокший, вдыхает запах лужи… Еще мгновение — и он вскочил бы на ноги, но тут увидел ее отражение в воде, изогнутое и расплывчатое, а рядом дрожали две звезды. Одна из них вдруг сорвалась, покатилась и исчезла в темной глубине земли.
— Обойдем, — прошептала Сукуренко и первая поползла в сторону так ловко и скоро, что Рубахин на минутку потерял ее из виду. Над головой что-то пропело. Яркий свет разорвавшегося снаряда выхватил из темноты большой кусок серой мокрой балки, и Рубахин на миг увидел лейтенанта, даже успел определить, что она лежит вниз лицом, поджав под себя руки. Гул прокатился и замер уже в темноте, густой, как деготь. Он подумал, что она убита и что теперь он может подняться на ноги и подойти к ней просто, не чувствуя под руками липкую, холодную землю. Но Рубахин не поднялся, безотчетно сильнее прижался к тухлой и мокрой траве, ползком заспешил к уже видневшемуся в лунном свете серому комочку…
— Марина… товарищ лейтенант, — робко затормошил Рубахин Сукуренко. Она тихонько засмеялась, все еще лежа вниз лицом.
— Испугался? — сказала она, приподнимая голову. Он обрадовался, что она жива, и глухо пробасил:
— Ангел… Шла бы ты в медсанроту.
— Выполняйте задание, — услышал в ответ Рубахин и, помедлив с минуту, нехотя пополз в направлении того места, где лежал Мальцев. Теперь он не злился на нее и даже не думал о ней. В душе возникла непонятная неловкость, неосознанная пустота. Странное состояние не прошло и тогда, когда Рубахин точно достиг кучи хвороста и когда Петя Мальцев, идя с ним рядом, хвалил его за умение ночью ориентироваться на местности — важное для разведчика качество.