Дробязко проснулся от смеха, который ему показался свистом падающей бомбы. Перед ним стояли три человека. Он протер глаза и, еще не соображая, кто перед ним, посмотрел в потолок, зевнул, промолвил:
— Вот психи, до издоху сопротивляются. Все одно же в море утопим. — Огляделся и сразу понял, что находится он не на танке, вскочил и вытянулся перед Кравцовым. Приземистый, в кожаной тужурке, крепыш, стоявший неподалеку от Кравцова, рассмеялся:
— Ну и ординарец у тебя, командир. Спящим узнает своего начальника. Из каких мест, товарищ? — подал он руку Дробязко.
— Москвич я, — ответил ефрейтор, вглядываясь в лицо крепыша: оно показалось ему знакомым, и даже очень знакомым.
— Москвич?! Да не может быть! — воскликнул человек в кожанке и с веселой хитринкой подмигнул: — Вот и не верю. Москвичи не устают. — Снял фуражку, обнажая седую голову.
Дробязко покосился на Кравцова, как бы спрашивая, кто это, и выпалил:
— Три ночи подряд на танке, как в лихорадке, уснешь и на ходу…
— Да-а! — протянул седовласый и забеспокоился: — Отдыхайте, товарищ. Пусть поспит, он нам не помешает. Так, Петр Кузьмич? — повернулся седовласый к кряжистому и высокому человеку, стоявшему возле входа, в котором Дробязко сразу узнал командира дивизии генерала Кашеварова: он видел его перед наступлением, когда вместе с Кравцовым был в штабе дивизии. «Кто же этот, в кожанке? — продолжал тревожиться Дробязко. — По обращению повыше комдива. А я-то расслабил подпруги, уснул, разнесчастная эта постель убаюкала молодца». Он еще долго ругал себя за оплошность, за то, что фашисты совсем лишились ума, не сдаются сразу, а драпают куда-то в горы, отступают безостановочно, словно не знают, что за горами их могила, их неизбежный конец: чего уж при такой картине хорохориться!
Наконец досада притупилась, и Дробязко через некоторое время из услышанного разговора понял, что седовласый в кожаной тужурке действительно главнее комдива, что фамилия его Акимов, и Дробязко вдруг вспомнил, что много раз видел его портреты в книгах и календарях; и еще из разговоров Дробязко узнал, что Москва торопит быстрее очистить Крым от немецко-фашистских захватчиков, что впереди, недалеко от Севастополя, на какой-то незнакомой ему, Дробязко, Сапун-горе, гитлеровцы создают крепость — сплошную многоярусную линию из железобетонных укреплений и что Гитлер приказал какому-то генералу Енеке надежно закрыть этой крепостью ворота на Балканский полуостров, лишить русских возможности использовать Черное море.
Когда, по-видимому, все было переговорено, Акимов, сворачивая карту и кладя ее в сумку, встретился взглядом с Дробязко:
— Ты что же не спишь? — сказал он и покачал головой.
— Ординарцы не спят, — вскочил Дробязко, вытягиваясь в струнку.
Акимов сказал:
— Молодец москвич! Чай можешь организовать? — И к комдиву: — Петр Кузьмич, ты не против закусить?
Кашеваров подозвал к себе Дробязко, показал рукой в окошко:
— Видишь, стоит бронемашина? — сказал он. — Там мой ординарец, лейтенант Сергеев, пусть организует поесть.
— Петр Кузьмич, отставить, — вдруг перерешил Акимов. — Времечка в обрез, меня ждут переговоры с Москвой.
Вместе с ними вышел и Дробязко. Кашеваров на ходу еще раз напомнил Кравцову, что именно утром, в девять ноль-ноль, дивизия атакует немцев и что Кравцов обязан к полуночи иметь необходимые сведения о противнике на своем участке, чтобы не попасть впросак и не подвести соседние части.
— Свяжите меня с начальником штаба, — сказал Кашеваров связисту, сидевшему в броневике. Ему подали микрофон. Он откашлялся, сбил на затылок фуражку, щелкнул переключателем: — Говорит ноль два, — начал Кашеваров. Язык кода был непонятен Дробязко, и он с любопытством рассматривал Сергеева, заметил на груди у него нашивки о ранении. По их цвету определил, что лейтенант имел одно тяжелое ранение и одну контузию. «Вот так ординарцы портянки стирают», — невольно пришло в голову Дробязко.
Неподалеку полыхнул сноп огня, вздыбил землю. Над головами пропели осколки. Акимов прислонился к броне-автомашине. Дробязко подумал: «Да уезжайте вы быстрее отсюда» — и переглянулся с Кравцовым.
Акимов, видимо, понял их и, когда в воздухе пропело еще несколько снарядов, достал из кармана трубку, начал, не торопясь, набивать ее табаком. Закурил, сказал:
— Ай-Петри позади, на очереди Сапун-гора. Обойти ее нельзя. Значит — только штурм… Только штурм. А как вы думаете, товарищ подполковник?
Кравцов не ожидал такого вопроса, да и был занят мыслью о лейтенанте Сукуренко: справится ли она с поставленной перед взводом задачей, сможет ли собрать данные о противнике? Видимо ей, девушке, трудно управлять разведчиками. Он был доволен ее работой, но все же в душе таилось желание при первой возможности поставить на взвод хорошего парня, а Сукуренко пристроить в штабе, и сейчас собирался по этому вопросу посоветоваться с Кашеваровым.