И опять он не нашелся, что сказать: она показалась ему слишком по-детски наивна. И тут, именно в этот миг, у него мелькнула мысль: «Она может возглавить бригаду землекопов, расстрелять ее никогда не поздно. Пусть поработает». Она согласилась так легко и просто: «Рыть окопы! Да я вам сто человек организую. Кормежка будет?»
— Эрхард, ты расстреляй эту дикарку. Ведь она русская.
— Это успеется, Марта. Мы ее заставим рыть окопы… Мне надо ехать в сектор «Б». Посоветуй, Марта, как сделать, чтобы об этом узнал генерал Енеке.
— Эрхард, распорядись, чтобы ее уничтожили, — настаивала Марта.
— Хорошо, если ты этого хочешь, для тебя я все сделаю. Генерал Енеке должен знать, что я был в секторе «Б».
— Пустяки. Один момент. — Она надела форму, позвонила: — Грабе? Тебе информация из сектора «Б» еще не поступала? Нет. Великолепно! Немедленно приезжай к нам, мы вместе отправимся в сектор «Б» на бронетранспортере. — Она повернулась к фон Штейцу: — Вот так. Этот инвалид все передаст командующему. Он неподражаемый службист и подхалим.
— Ты, Марта, думаешь, что Грабе… лишь службист и подхалим? — ледяным голосом спросил фон Штейц.
— Нет, не только. Грабе, кроме того, ловелас: достаточно ему увидеть голую коленку, и он теряет сознание перед любой женщиной. Но ты, Эрхард, не опасайся, у меня он не порыбачит, вот ему! — погрозила она плеткой, с которой никогда не расставалась.
Крутой спуск окончился, и бронетранспортер, чуть накренившись, остановился. Первым из машины вышел фон Штейц, за ним легко спрыгнула на землю Марта, потом как-то нехотя сошел Грабе. Они находились у подножия Сапун-горы. Отсюда просматривался почти весь фронт оборонительных работ. Каменистый, пахнущий сухой пылью скат шевелился, шамкая и ухая. Говор лопат и кирок перемежался с надрывным кряхтением землемерных машин, слышались отрывистые команды офицеров. Там и сям огромными черепами белели еще не замаскированные железобетонные колпаки, гнезда истребителей танков, сотни амбразур темными глазищами мертво смотрели вниз, на подступы к горе. Пояса железобетонных точек поднимались крутыми ступенями до самой вершины, упиравшейся в предвечерний небосвод.
Они разделились: фон Штейцу нужно было убедиться, действительно ли приступили к устройству траншеи возле четырехглазого дота-чудища. Марта и Грабе направились к сооружаемому противотанковому рву, возле которого толпились подростки и женщины с лопатами в руках. Когда спустились в лощину, которую им надо было пересечь, в дымчатом, сиреневом воздухе показались самолеты. Грабе, схватив Марту за плечи, крикнул:
— Ложись!
Самолеты прошли стороной. Марта хотела было подняться, но Грабе удержал ее.
— Не спеши. — В густом сухом бурьяне голос майора прозвучал как в пустом бункере — звонко, с оттенком эха, точно так, как в подвале имперского госпиталя, когда Марта впервые отдалась этому одноглазому майору, и даже не майору Грабе, а таинственной личности. Она и сейчас может с любым поспорить, что Грабе — тайный агент Гиммлера, только говорить об этом нельзя, это секрет из секретов. Грабе еще тогда обещал ей хорошее местечко, это он пристроил ее к фон Штейцу, к самому фон Штейцу, потом поручил присматривать за ним, информировать его, майора Грабе, с кем и о чем говорит фон Штейц: фюрер обязан знать все о каждом своем приближенном, в этом его сила, сила всей нации. Что ж, она, Марта, готова во имя этого сделать все, быть самым близким человеком для фон Штейца и выполнять поручения Грабе.
Его одноглазое и сухое лицо, сухое, как этот бурьян, озарилось улыбкой:
— Марта, я говорил с генералом Енеке о награждении тебя Железным крестом.