Однако крутой подъем и многочисленные спуски то в траншеи, то в гнезда, обозначавшие долговременные огневые точки, заметно утомили Акимова. Уже на самой вершине он шутливо сказал:
— Петр Кузьмич, прикажи устроить привал, — и сел на поросший сухим мхом выступ скалы, кладя на колени фуражку. Его редкие седые волосы были мокры, по красноватому, гладко выбритому лицу сбегали к подбородку ручейки пота. Он вытер лицо и волосы клетчатым платком. — А что вы думаете, годы, Петр Кузьмич, годы, — словно оправдываясь, сказал он и тут же возразил: — Никаких скидок на годы: военный — значит, двужильный, — он рассмеялся раскатистым смехом, потом вдруг стал серьезно-сосредоточенным: — Вообрази себе, Петр Кузьмич, что ты генерал Енеке… Очень уж мудр этот немец в фортификации… Так вот, вообрази себя на его месте и прикинь в уме, глядя на эти кручи, с какого направления можно предположить наибольший нажим со стороны наступающих войск. Можно попользоваться и картой района Сапун-горы, — посоветовал он и сам первый открыл планшет и надолго замолк.
Воображение острое, отточенное долгими годами, прожитыми среди войск, на учениях и маневрах, в боях, под огнем, в атаках, быстро воссоздало картину штурма… Гигантский каменистый вал Сапун-горы полностью объят пламенем неумолчных разрывов. Бьют «катюши», грохочет артиллерия, густо бомбят самолеты. Исчез гребень горы, исчезли скаты, уже не видно и неба. Одно пламя, нет, не пламя, а клокочущее море огня и черная вихрастая стена дыма, поднявшаяся далеко за поднебесье. Подступиться можно только слева и справа, со стороны флангов, окантованных тихим, спокойным морем.
«Енеке постарается особо укрепить фланги», — решил Акимов и спросил:
— Ну что, вообразил?
— Поразмыслил, — ответил Кашеваров, кладя карту в планшет. — Главный удар вырисовывается по центру Сапун-горы.
— И я так полагаю, — подхватил Акимов, довольный, что их мысли совпали.
— Если разрешите, завтра же приступим к репетициям, — сказал комдив.
— Успеете?
— Почему же не успеем? Прошу взглянуть, — Кашеваров показал на подножие горы. Акимов посмотрел в бинокль. С разных направлений стекались колонны войск. Это были специально созданные штурмовые роты, батальоны, оснащенные необходимым вооружением и боевой техникой.
— Это хорошо, — похвалил Акимов и вложил бинокль в футляр. — Умнее будем в настоящем деле, — добавил он и предложил Кашеварову поехать вместе посмотреть Ливадийский дворец. — Намечаются переговоры о встрече трех руководителей союзных держав — товарища Сталина, Рузвельта и Черчилля. Конференция состоится на территории Советского Союза. Война идет к концу, и надо думать о мире, о том, чтобы Германия никогда, во веки веков, не смогла вновь поднять свой меч против народов… Может случиться так, что Ливадийский дворец станет подходящим местом для этой конференции. Как, есть свободное времечко? — спросил он и, видя, что Кашеваров колеблется, сказал: — Мне необходимо посмотреть, а уж вы, Петр Кузьмич, занимайтесь своими Делами. — Он пожал руку, очень энергично повернулся и зашагал к своей машине, которую подали объезжей дорогой на плато.
В душе Василия Алексеевича Рубенова жили как бы два человека: тот, которого все видели и знали, — внешне суховатый, скупой на слово, пунктуальный в работе, и тот, которого только он знал — вечно предупреждающий его об осторожности при выводах и оценке поступков людей. Последний имел привычку наступать на первого, загонять его в угол и там держать до «приобретения нормальной температуры» (по терминологии самого же капитана Рубенова). Вот этого, второго, Рубенова никто не знал, а сам капитан мог прятать его так, что при народе он и носа не показывал. Но стоило только остаться наедине, как немедленно тот вырастал перед ним, и начиналась жестокая схватка во имя совести и справедливости…
По «делу» лейтенанта Сукуренко эта борьба приняла довольно затяжной характер. Наконец, измученный душевным сражением, Василий Алексеевич решил поставить точку — хватит, картина совершенно ясна: дочь репрессированного!
Это слова первого Рубенова, сухого и педантичного. Их поддерживает его начальник, не только поддерживает, но и предупреждает: «Если что случится, отвечаешь ты, Василий Алексеевич. Я могу подождать, а вот вам, капитан, ждать рискованно. Доложите командиру полка, откройте ему глаза и ставьте точку…»
Капитан Рубенов находился в отдельной комнате. Он ожидал лейтенанта Сукуренко. Дверь дрогнула, открылась, через порог переступил майор Бугров. Начальник штаба порылся в своем чемодане (он спал в этой комнатушке), достал белье, сказал: