— Это вам, товарищ лейтенант, — Мальцев подал Сукуренко небольшой сверток. — Шоколад. Трофейный, но не германский, французский. Экстра. Сам бы ел, да старшина приказал вручить только вам. Иначе, говорит, голову оторву. Честное слово, так и сказал: «Передай лейтенанту Сукуренко, не передашь — пойдешь за «языком» без головы». Очень гостеприимный старшина, правда, Родион Сидорович?
— Правда, как в пекарне с припеком: припек сто граммов, пишут наполовину меньше. Вот за это я по башке бил кое-кого…
Шоколад ели все. Потом пришел Кравцов. Его новый ординарец, очень высокий, веснушчатый солдат, начал угощать разведчиков «Казбеком». Кравцов заметил:
— А может быть, на улице покурим, товарищи?
Мальцев шепнул на ухо ординарцу:
— Болван. — И, надвинув ему пилотку на глаза, потащил его к выходу, говоря: — Подышим воздухом.
Теперь в землянке их было двое — Кравцов и Сукуренко.
Кравцов развернул перед лейтенантом карту участка, где намечалось взять контрольного пленного.
— Вот тут, — сказал он.
— Да, — подтвердила она. — Мы изучили систему обороны, подходы и отходы. — Она начала рассказывать, как изучали, как потом вместе с начальником разведки штаба дивизии составили план операции. Она говорила о том, о чем знал Кравцов, и они — Кравцов и Сукуренко — подумали, что вот этой встречи, этого разговора перед самым выходом за «языком» могло бы и не быть, потому что все было согласовано во время подготовки, в которой участвовал и Кравцов.
«Привычка — вторая натура», — решила про себя Сукуренко. Как ей помнится, командир полка и раньше каждый раз приходил во взвод разведки в момент, когда отправлялись брать пленного. А Кравцов и сам не знал, зачем пришел: сказал начальнику разведки штаба дивизии, находящемуся сейчас на его наблюдательном пункте: «Пойду провожу…» — и пришел.
Он свернул карту, положил в планшетку. Потом вновь достал ее и теперь, уже не разворачивая, смотрел на маленький квадратик, на котором был изображен кусочек земли, занятый гитлеровцами.
— Вот здесь, — повторил он не для нее, а для себя, повторил и понял, что пришел сюда, чтобы еще раз напомнить ей: там стена, не просто линия обороны, а именно — стена чудовищной толщины, что из этой спрессованной массы бетона и железа вытащить пленного практически почти невозможно и что ему, Кравцову, на этот раз посылать ее за «языком», как никогда, трудно… Но он, пожалуй, этого не скажет…
— Марина.
— Я — лейтенант Сукуренко, — быстро отозвалась она, — лейтенант…
— Хорошо, хорошо… товарищ лейтенант… Марина.
— Нет, нет, зачем так… Андрей Петрович? — она посмотрела на него просящим, умоляющим взглядом.
«Девочка, милая девушка, — чуть не сорвалось с его губ, вдруг ставших почему-то сухими и пылающими, — позволь перед самым решающим боем произнести твое имя? Оно очень мне нравится. Позволь, Марина?» А сказал совсем другое:
— На Рязанщине сейчас начался сев… Я ведь из Рязани.
— Слышала, Андрей Петрович.
Брови его вздрогнули, поползли кверху.
— Мне Дробязко говорил о вас, товарищ подполковник…
— Василий?
— Да… Мы в одной школе учились.
— Вот как!.. Значит, он вас хорошо знает? А мне говорил: «Москва большая, разве можно всех знать».
Она не ответила, а он ждал, все глядя на карту.
— Он просто хороший товарищ, — наконец сказала она.
— И только?
— Да, да… и только, Андрей Петрович.
— Андрей Петрович… — улыбнулся он. — Мне двадцать семь лет. Это ведь немного, правда?
— Немного.
— Через год окончится война… будет двадцать восемь.
— Почему через год?
— Теперь уже недалеко до победы… Приезжайте после войны к нам, в Рязань… Приедете?
— Приеду, — прошептала Сукуренко.
— Тогда… по коням! — И Кравцов позвал разведчиков в блиндаж.
Ночь была тихая, очень тихая, и звезды будто бы не дрожали — замерли, а Кравцову хотелось услышать выстрелы. И они раздались, злые, частые, словно тысячи батогов захлопали по живому телу человека… Теперь ему хотелось, чтобы эти хлесткие, визжащие звуки немедленно оборвались, заглохли.
Кравцов всмотрелся в темноту, крикнул:
— Идут!.. Их пятеро!..
Да, их было пятеро — Дробязко, Мальцев, Амин-заде, Люся, в изорванном платье и с кляпом во рту, Зибель, бывший обер-лейтенант, теперь еще и бывший рядовой гитлеровской армии. Он шел, как идет человек, у которого страшное осталось позади, а впереди — неизвестное, но неизвестное не лишает надежд на лучшее…