— Смотрите! — Шапкин показывает вдоль траншеи. По косогору поднимается Мухин. Впереди Алексея шагает гитлеровец с поднятыми руками, а чуть в сторонке с видом бывалого вояки идет Генка с трофейным автоматом.
— Убежать хотел, — докладывает Алексей взводному. — Ох и шибко бегает, зверюга! Вот Геннадий помог мне.
Егор подходит к мальчугану и берет его за подбородок:
— А ты, малыш, откуда взялся тут?
— Так я же, товарищ командир, служу у вас!
— Как служишь? Давно? — удивляется Кувалдин.
— Да уже часов двадцать, — бойко отвечает Геннадий.
— А лет тебе сколько?
— Осенью будет четырнадцать.
— Кто это взял его? — обращается к нам Егор.
Чупрахин, взглянув на меня и, видимо, поняв все, спешит объяснить:
— Егорка, пацан, видать, с морской закалкой. Я его вчера запер в подвале, а он, чертенок, оказался на передовой. Чего ты на него шумишь, малыш уже обстрелянный.
— «Обстрелянный», — повторяет Егор. — Надо отвести к Шатрову, он устроит его в тылах, а здесь ребенку не место.
Окружаем гитлеровца. Он отчаянно моргает, словно еще не веря, что попал в плен. Захар приказывает Мухину отправить пленного на КП роты.
— Зачем? Шлепнем его здесь, и пусть себе отдыхает в Крыму, — предлагает Чупрахин, тыча стволом автомата в живот немцу.
Фашист прячется за Шапкина.
— Понимает, кто здесь старший, — удивляется Иван. — Вот сейчас как трахну по твоей чугунной башке, красной юшкой умоешься!
— Убери оружие, он пленный, — останавливает Захар Чупрахина, — отвоевался. Ведите, Мухин.
— Погоди, товарищ командир, — просит Кувалдин.
На лице у Егора вздуваются желваки, глаза темнеют, округляются. Вот такое лицо было у него, когда мы прыгали с сейнера в воду.
— Дай солдатской душе потолковать. Пачкаться его грязной кровью не будем, противно. А вот потолковать охота. Студент, ты по-ихнему, кажется, можешь говорить? — Кувалдин поворачивается ко мне. — Можешь?
— Мы-мы-ммогу.
— А ты говори нараспев, — советует Чупрахин. — Спроси у него, почему он полез на нас.
— Правильно, — поддерживает Егор. — Попытай, много их тут в Крыму-то?
Стараюсь заговорить, но у меня получается сплошное заикание. Чупрахин злится:
— Вот дурья башка, тебе советуют: пой, пой, нараспев говори. А то я с ним сам, он поймет меня на всех языках!
— Ска-жи, м-мно-но-го ва-ас в Крым-му-у? — пою по-немецки.
— Чуйт-чуйт, софсем чуйт…
— Слышите? — сверкает глазами Чупрахин. — Заговорил по-русски. Тогда слушай, фриц, что я спрошу.
— Мы ни фриц, ни, ни…
— Не возражай, когда с тобой говорит Ванька Чупрахин. Это я Ванька Чупрахин. Понял? А вот это — Егор Кувалдин. Это — Мухин. А вот этот — Кирилл Беленький. Вот, значит, мы тут промеж себя такое дело порешили: отучить вас, колбасников, в чужие хаты факелами швыряться. Осилим эту задачку, а?
— О-о! Да, да! Гитлеру капут, рус большой медведь.
— Ах ты гадина, медведем обзываешь! — Чупрахин замахивается на гитлеровца. — Я твой танк спалил и твоего Гитлера прикончу!..
— Не смей! — останавливает его Шапкин. — Мухин, отведите пленного к командиру роты и сдайте его под расписку. Выполняйте. И мальчишку захватите с собой…
— Эх ты, Чупрахин, испортил все, — вздыхает Егор и садится на свое прежнее место.
— «Испортил», — отзывается Иван. — Как тут можно удержаться, когда перед глазами такой экспонат. На кой черт Мухин привел его сюда? Они нашего брата под расписку не сдают. А тут, видите ли, сдайте под расписку. Как это, по-твоему, Кирилка, хорошо? Молчишь? Значит, нехорошо?
— Злой ты человек, — замечает Шапкин, помогая Кириллу зарядить трофейный автомат. — Этого пленного допросят в штабе, возможно, он сообщит важные сведения. Понимать надо!
— Злость на врага человеку не помеха. Правду говорю, Егор? — роясь в вещевом мешке, парирует Иван.
Кувалдин молчит. О чем он думает? Подхожу к нему. Вчера узнал от политрука, что Аннушка выплыла на берег, сейчас находится на КП дивизии. Сообщить об этом?
— Слышал, Аннушка спаслась? Герой, а? — стараюсь ободрить Егора.
Кувалдин ничего не разобрал.
— Ты что промычал? — наконец говорит он. — А ну пропой, слышишь, пой!..
— А-анну-уш-шка-а на-а-а ка-а-пэ-э…
— Врешь, все успокаиваешь…
— Ки-ке-кляну-усь.