Шатров привлек его к себе и крепко обнял своими железными руками:
— Спасибо, Захар… Выручил из беды.
Сквозь маленькое оконце пробился солнечный луч, светлой полоской лег на лицо Шатрову. Подполковник зажмурился. Я с облегчением вздыхаю: вот он какой, Захар! Как же я мог подумать о нем плохое, он спас жизнь человеку, из огня вынес. А я-то думал, что Шатров сейчас скажет о младшем лейтенанте что-то плохое… Глупый!
— Занятия с разведчиками надо продолжать, — оживляется подполковник. — Ты уж, Василий Иванович, проследи, — обращается он к Правдину. — А ноги мои отойдут, это я точно знаю. Нервный шок от удара воздушной волны. Полежу дней пять и встану. Думаете, нет?
— Встанете, — соглашается Правдин. — Ну не через пять, а через десяток дней будете ходить.
— Нет, Василий Иванович, раньше надо. Понимаете, раньше!
В помещение входят связисты.
— Разрешите телефон поставить? — обращается к подполковнику боец, держащий в руках аппарат.
— Телефон?
— Командир дивизии приказал.
— Ставьте, — о чем-то подумав, соглашается Шатров. А когда связисты уходят, он говорит Правдину: — Понял что-нибудь? Телефончик поставили, неужто они думают, что я тут задержусь? Как, по-твоему, Василий Иванович?
— Крылову надо допросить, — советует Правдин. — Она хирург, понимает.
— Это верно, но скажет ли: врачи — хитрый народ. У них правды трудно добиться. Да и не каждому больному ее можно говорить. Есть ведь мнительные люди. А-а, что мы тут о пустяках говорим. В сумке карта, подай-ка ее сюда, Василий Иванович.
Шатров, чуть приподняв голову, долго рассматривает карту.
— Смотри, Василий Иванович… Только вот здесь пересекайте линию фронта. Тут у них стык между подразделениями. И, как тебе известно, на этом направлении есть пещеры, катакомбы небольшие. В случае неудачи разведчики могут укрыться в них. Шапкину об этом я уже говорил. Командиру дивизии я тоже докладывал. Он одобряет этот вариант. Как жаль, что самому не придется довести дело до конца. — Шатров пытается пошевелить ногами, потом, потрогав их, качает головой: — Н-нда, целые, а не действуют. Спешился конник в самый неподходящий момент. Но лишь бы в катакомбы не упрятали.
Он вновь трогает ноги. Ему, видно, больно, но на его лице не страдание, а выражение досады.
— Вчера отослал жене письмо, в нем обещал следующее написать из Севастополя, — мечтательно говорит подполковник. — А кто об этом не думает. Ведь прямо нужно сказать: засиделись мы на этом перешейке. Так, Самбуров? А?
— Так, товарищ подполковник, — быстро отвечаю я. — В роте только об этом и разговоры. — Мне хочется рассказать о Кувалдине, Чупрахине, Мухине, как они и другие бойцы с нетерпением ждут дня, когда начнется наступление.
Раздается телефонный звонок. Шатров, взяв трубку и повеселев как-то сразу, отвечает:
— Слушаю… Спасибо, товарищ полковник. Чувствую хорошо. А что такое? Врач? Что он говорил? Не меньше двух недель? Это тяжело… Я все рассказал политруку… Да, да, маршрут знает… Что? Гудит немного в ушах… Понятно. Как только поднимусь, поговорю с Замковым, и тогда, видимо, можно будет оформить наградной лист. Он сейчас у вас?.. Конечно заслуживает… Товарищ полковник, по секрету говорю: узнайте у Крыловой, как она думает, скоро я поднимусь? Понимаете, две недели — это много… Спасибо, до свидания…
Подполковник кладет трубку.
— Хижняков звонил, — говорит он, сворачивая карту. — Предполагают, что две недели буду лежать. Это много, очень много. Понимаешь, Василий Иванович, это четырнадцать дней! Роскошь для солдата. Ну идите, готовьтесь к делу.
Первым покидает землянку Правдин. Я поднимаюсь медленно. Шатров подает мне руку:
— Ты что такой грустный? — спрашивает он. — Выше голову, Коля!
И тут бы мне рассказать о разговоре Шапкина со мной прошлой ночью. Не посмел, как же, Захар спас ему жизнь, а я к нему со своими сомнениями в таком человеке!
13
Место занятий переместили ближе к оперативному отделу штаба дивизии. Здесь очень тесно: десяти шагов не сделаешь, не наткнувшись на блиндаж или какой-нибудь склад. Это, наверное, хорошо: фронт собран в кулак, сжат, как под прессом; приказ — и все это обрушится на гитлеровцев, как гранитная глыба, упавшая с обрыва. Но Правдин почему-то недоволен этим. Он уже пять дней готовит нас для заброски в тыл к фашистам. Ходит хмурый, нервничает. Конечно, ему трудно: ночью с нами возится, а днем сидит на наблюдательном пункте, все высматривает, изучает противника. Навещает Шатрова, советуется с ним. Подполковник тоже нервничает: контузия у него не проходит, опасается, как бы не отправили в тыловой госпиталь, в катакомбы.