Но она бросается ко мне. Никогда не видел ее такой решительной. Подхватив меня, прижимает к груди, целует в лоб. А губы ее горячие, как раскаленное железо.
— Лежи, лежи, они сюда не посмеют прийти.
— А-а, это ты, Аннушка…
И снова темнота. Кто-то раскрывает мне рот, чувствую, как потекла вода. Жадно глотаю. Делается легче. Боясь вновь потерять сознание, лежу с закрытыми глазами. Слышу голоса:
— Будем держаться… Катакомбы прочные… Подобный случай произошел с моим дедом в турецкую… И тоже в катакомбах.
— Опять врет, — отзывается Мухин. — Нашел время…
Поднимаю голову. Егор сидит на камне лицом к выходу. Чупрахин лежит на спине, положив ногу на ногу, словно прилег помечтать или полюбоваться бескрайним простором неба. Мухин, обхватив автомат, всматривается в даль. Аннушка, склонившись, вскрывает индивидуальный пакет, волосы закрывают ее лицо.
Сколько времени находимся в катакомбах? Длинная плотная тень от камня дрожа тянется к моим ногам и вызывает неприятное чувство. Хочется отодвинуться подальше, но нельзя пошевелиться: боль в голове и груди. Шапкин сопротивлялся отчаянно, видимо, он бил меня и в грудь и по голове. Тогда я этого совершенно не чувствовал. Вся сила ненависти, все, что было во мне, сконцентрировалось в руках, в пальцах. Они и сейчас еще находятся в каком-то полусогнутом, напряженном состоянии. Как рассказать обо всем этом Егору, поверит ли он?
Губы мои деревянные, сухие. Сухо и во рту. Опять наступает темнота… Вижу отца. Он сидит на скамейке. Рядом с ним старик Трофим, наш сосед. Как они сюда попали?..
— …Скоро ли придумают микстуру от старости? — обрастая дымом трубки, говорит Трофим. — Микстуру придумали бы… А? — Он часто так говорил отцу.
— А зачем она? Вечного ничего нет. Машина срабатывается, срабатывается и человек, Трофим Петрович.
Трофим по-медвежьи поворачивается и укоризненно качает головой.
— Ну какой же ты, Иван, дохтур, коли в твоей голове такая мысль живет. Срабатывается! — передразнивает он отца. — Человеку нельзя срабатываться, он голова всему свету, и жизнь его должна быть долгой. Ить что получается: бьется этот человек, чтобы стать полезным отечеству, и отечество печется, расходуется, а когда выйдет он в люди, жить-то ему и некогда, говорят, износился, сработался… Это как, по-твоему, хорошо? Законно?
— Нехорошо. Но не все, что плохо, изменяется. Есть такое «нехорошо», где человек пока бессилен, Трофим.
— Чепуха! Ворон живет триста лет, а я, человек, должен уступать этой паршивой птице. Незаконно это, товарищ дохтур…
— Второго выхода нет…
Прислонившись к камню спиной, стоит Чупрахин. Лицо его осунулось, но взгляд по-прежнему быстр и цепок.
— Обследовал всю катакомбу, второго выхода нет, — повторяет он.
— Пить… воды, — шевелю губами и чувствую, как они затвердели.
Подходит Кувалдин. Из-за его плеча вижу вытянутое лицо Мухина. Потом они раздвигаются, и передо мной снова отец и Трофим.
— …Незаконно это, дохтур, человек гибнет при таких летах…
— Тяжело, Николай? — спрашивает Егор.
— Воды…
Алексей опускается на колени. В руках у него фляга. Отвинтив крышку, убеждается, что в посудине воды ни капли нет. Чупрахин выхватывает из рук Мухина флягу, бежит к выходу.
— Куда? Стой! — вслед ему потрясает автоматом Кувалдин.
— Я сейчас…
— Стой, тебе говорят!..
— Я сейчас! — не останавливаясь, кричит Чупрахин.
— Убежал, — шепчет Мухин. Он подходит к моему автомату и носком сапога подвигает оружие ко мне. Лицо Алексея приподнято кверху, сухие губы, дрожа, что-то шепчут, догадываюсь: «Один патрон берегите для себя».
— Алеша! — вскрикиваю я. Но Мухин уже скрылся за камнем, ушел к Кувалдину.
Темное пятнышко канала ствола смотрит в лицо. Остается только протянуть руку, оттянуть спусковой крючок и нажать на него.
— Пусть будет так.
Уже не чувствую ни жары, ни сухости во рту. В голове ни одной мысли. Под рукой какой-то прохладный твердый предмет упирается в подбородок. Что это? Автомат.
Надо мной склоняется Аннушка:
— Коля! Что ты!..
Рука разжимается, и оружие, скользя по груди, с легким цоканьем ударяется о камень.
— Я не виноват! Аннушка, слышишь?
— Потом, потом расскажешь, — успокаивает она.
— Ребята! Есть вода! — слышится голос Ивана. Навстречу Чупрахину выбегают из-за камней Кувалдин, Мухин.
— Жив?
— Что за вопрос! — держа в руке флягу, отвечает Иван. — У разминированных фашистов достал воду. Оказывается, мы ухлопали четырех гитлеровцев. Лежат они, беспризорные, при всей экипировке… А на высотке этот Захар. Вот что нашел у него в кармане, — показывает он листок Егору.