— Схема расположения наших войск! — вскрикивает Кувалдин.
— Вот гад! — гневно восклицает Чупрахин.
Катакомба наполняется гулом автоматных очередей. Сбрасываю шинель и пытаюсь подняться. Голова тяжелая, будто вместо шапки на ней пудовый слиток свинца. Стены, пол, вздрогнув, рванулись мне под ноги, кругом все поплыло, закружилось. Густая темнота хлынула в убежище. Ничего не видать. И хотя бы кто-нибудь произнес слово. Ушли? Нет, слышу тяжелое дыхание.
— Досиделись! — это Мухин говорит. — И чего ждали? Надо было пробиваться к своим.
— А Самбуров?
— Из-за одного теперь погибнем все, — шепотом продолжает Алексей.
— Скорее ложись и протягивай ножки, а то опоздаешь на тот свет, — сердито возражает Чупрахин. — Не то говоришь, Алеша. Разве можно товарища бросить!
— Что же делать?
— Есть голова, есть руки, значит, не все потеряно.
— Правду говоришь, Егор. Главное — не опускаться ниже ватерлинии, держаться как положено. Понял, Алеша? Где ты тут стоишь? Вот моя рука… Понял? Нет. Тогда не надрывайся, а то еще воспаление мозга схватишь, а скорой помощи тут, по всей вероятности, нет… Егор, командуй, ведь я тебе генерала нарек.
Аннушка кладет флягу на грудь. Прохлада притупляет боль. Глаза смыкаются. Хочется спать, я еще силюсь услышать голоса, разобраться, что произошло, но дремота все крепче и крепче сковывает тело.
2
Я уже не сплю, лежу с открытыми глазами, но темнота все та же — плотная, как повязка из черного крепа. В конце концов, что случилось, почему ничего не вижу? Встаю на ноги, делаю несколько шагов. Плечом ударяюсь о ребристый камень.
— Егор! Где вы?
— «Вы-вы» — отзывается далеко под сводами катакомбы.
Ловлю чью-то вытянутую руку. Без труда узнаю: это Аннушка. Сверху доносятся глухие, но настойчивые удары, напоминающие стук дятла.
— Что случилось? Где мы? Объясни мне…
Ладонь Аннушки скользит по лицу, лбу, пальцы теребят волосы.
— Упала, совсем нет температуры, — радостным голосом говорит Сергеенко. — Товарищи, у него нет температуры!..
— Аня, почему я ничего не вижу?
— Присядь, не стой на ногах. Сейчас все расскажу… Клади мне голову на колени… Вот так, лежи спокойно.
Настойчиво трудится дятел. Его стук отдается в голове.
— Кто это стучит?
— Теперь бы тебе крепкого чая…
Приподнимаюсь и трясу Аннушку за плечи:
— Почему я ничего не вижу? Что это за стук? Говори, я ничего не боюсь. Слышишь, ничего!
— Ничего? — после минутного молчания спрашивает Сергеенко. — Тогда слушай.
Голос у нее немного простужен. Слушаю плохо, жду ответа на свой вопрос и боюсь, что ответ будет слишком суров.
— Немцы взорвали выход из катакомбы, замуровали. Но это не страшно. Мы все равно выйдем отсюда. Слышишь стук? Это Егор с ребятами делает пролом.
— Так, значит, я не ослеп! — от радости пытаюсь вскочить на ноги. Мне уже легко, только еще саднят царапины на лице да дрожат полусогнутые пальцы.
— Чудак! — сдерживая меня, ласково говорит она. — Поднялся, и хорошо. Теперь и нам будет легче.
Стук лопат обрывается, и сразу в катакомбе наступает тишина. Моя голова лежит на плече Аннушки, и я слышу, как гулко бьется ее сердце.
Мне хочется первой ей рассказать, как ошибся в Шапкине, как верил ему, как сомневался в нем.
— Он хотел выдать нас фашистам…
— Успокойся, Коля, — шепчет Аннушка.
— Товарищ интендант, отзовись!
— Это Чупрахин, — поднимается Аннушка. — Они идут обедать… Сюда-а, прямо, прямо! Мы тут! — громко кричит она.
По топоту ног догадываюсь: впереди идет Кувалдин, за ним бесшумно шагает Чупрахин. Он всегда так ходит, словно боится кого-то потревожить.
— Прямо, прямо! — зовет их Аннушка. — Вот так… Садитесь.
Егор опускается рядом со мной.
— Никак, поднялся! — он кладет свою тяжелую руку мне на плечо. — Как чувствуешь? Это, брат, у тебя был нервный шок. Да и помял он тебя порядочно.
Рассказываю Егору о своем поединке с Шапкиным.
— Что было, того уже не вернуть, — басит Егор и обращается к Мухину: — Алексей, у нас есть чем подкрепиться?
— Продукты у меня, — отвечает Аннушка.
Она пошуршала в сторонке, звякнула пустым котелком и первым позвала Мухина:
— Получай… Осторожно, не урони!
— Тут же ничего нет…
— Т-с-с… Чупрахин!
— Есть такой!.. Ого! Как в ресторане… У нас на флоте так не кормили — порция на троих, а одному досталась.