Установить для провинившихся следующие меры наказания:
1) За трусость и неповиновение командиру — расстрел.
2) За менее тяжелые преступления — 15 лет строгого тюремного заключения. Срок заключения осужденный отбывает немедленно по выходе из катакомб.
Члены трибунала не освобождаются от своих служебных обязанностей и разбирают дела провинившихся в порядке общественного поручения, исходящего от комиссара полка.
Приказ вступает в силу немедленно.
Приказ подписали:
Егор передает приказ политруку.
— С людьми, которые упоминаются здесь, разговаривал? Они согласны? — спрашивает Правдин.
Политрук тыльной стороной руки вытирает лицо. Ему трудно говорить. Он то и дело облизывает пересохшие губы. Под раненой ногой не скатка шинели, а бурый холмик, набухший кровью.
— А другие как? — продолжает интересоваться он.
— По-разному смотрят. Есть и зайчонки. Сегодня один такой руку на себя поднял.
— Плохо… Надо наводить порядок. Ведь мы можем это сделать, лейтенант Кувалдин?
— Наведем, Василий Иванович.
— Ноги нужны, как птице крылья, — закрывая глаза, говорит политрук. — А приказ немного суров… Пусть будет таким… шатровским приказом. Но полком ты будешь командовать, а под всеми приказами ставь имя Шатрова… Полегчает мне — поговорим подробнее. — Чтобы скрыть боль, отворачивается в сторону.
— Приказ хороший, — шепчу я Егору. — Созывай бойцов.
— Поддерживаешь?
Кувалдин медленно поднимает голову и в упор смотрит на меня. Не знаю, что он видит на моем лице, только вдруг протягивает руку:
— Спасибо, находись при мне.
Возвращается Чупрахин. Он приводит с собой девушку, похожую на мальчишку-подростка. У нее черные, с прищуром глаза, на щеках веснушки, из-под шапки выглядывают короткие пучки волос цвета медной нити. Через плечо — пухлая медицинская сумка.
Иван докладывает:
— Привел, Егорка. Чистый хирург. Не узнаешь? Маша Крылова. А как он? — взглядом показывает на политрука.
Отвожу в сторону Ивана и сообщаю, что Кувалдин теперь не Кувалдин, а командир полка.
— Дури мне тут! — возражает Чупрахин. Подумав, заключает: — Ну и пусть! Мне что: командир так командир, лишь бы не кусался да порядок знал.
И с серьезным видом стал наблюдать, как Маша разбинтовывает ногу. Осмотрев стопу, она по-книжному заявляет:
— В учебнике полевой хирургии подобные случаи не описаны, и я не могу рисковать вашей жизнью…
— В учебнике? — в тон ей произносит Правдин. Он с минуту смотрит в сторону входа. Там один за другим вспыхивают огненные букеты. Звук, хохоча, угасает в глубине катакомб. — Режь, сию минуту освободи меня от этого груза. Ведь стопу не спасешь.
— Вы шутите! — продолжает возражать Крылова, ища взглядом сочувствующих.
Мы все отворачиваемся. Только один Чупрахин не отвел глаз: он так повелительно глядит на хирурга, что девушка чуть вздрагивает, молча опускается и вновь начинает осматривать раненую ногу.
— Вы приказываете? — обращается она к Правдину.
— Да, — коротко, с легким стоном подтверждает политрук, шире открыв глаза.
— Хорошо. Вы будете моим помощником, — решительно обращается Маша к Чупрахину.
— Это я могу, — живо откликается Иван. — Хоть главврачом, только бы поднять политрука.
— Остальных попрошу, — продолжает Маша, — держать товарища, да покрепче, чтобы ни одним мускулом не пошевелил.
Операция продолжается томительно долго. Лежу на правой руке Правдина. Он не стонет, только чуть-чуть подергивается. Хочется, чтобы политрук стонал, кричал, чтобы слышали все. Нет, молчит и молчит. Мелкая дрожь передается мне, чувствую испарину на лбу, соленые капли попадают на губы. Маша тяжело дышит, изредка шепотом перебрасывается с Иваном. Голос у Чупрахина глухой, даже трудно разобрать слова. Вижу в нескольких шагах бойцов. Они неподвижны, словно превратились в скульптурные группы. Замечаю Беленького, Мухина. У Кирилла по-прежнему за спиной пухлый вещмешок… Но оторваться мыслями от операции нет сил. Шамкающий звук пилы проникает в мозг, наполняет все тело. А время так медленно идет. Хочется услышать голос политрука, живой его голос. Молчат и Кувалдин, и Мухтаров. Минуты превратились в вечность. Можно создать образ вечности из того, что сейчас чувствую и вижу. Это не так трудно, сам — частичка вечности: состояние такое, будто меня самого пилят.