— Товарищ Кувалдин, ты пришел? — тихим голосом окликает политрук. — Замечательный народ у нас тут, под землей, — опершись на локоть, говорит Правдин Егору. — Слышал я, как бойцы требовали воды… Тяжеловато им. И все же понимают, все понимают. Конечно, найдутся и слабые. Но ты, Егор Петрович, будь тверд… Нам драться нужно, да так, чтобы не стыдно было потом, после победы, смотреть людям в глаза. Я вот скоро встану, чувствую, поднимусь, обязательно поднимусь… Маша, верно, встану, а?
— Встанете, товарищ политрук, — поправляя сползшую с Правдина шинель, отвечает Крылова.
— Слышали? Доктор наш знает свое дело. Вот когда выйдем из катакомб, кончится война, и мы тебя, Маша, пристроим в медицинскую академию. Не веришь? Обязательно так будет. И станешь ты замечательным хирургом, известным на всю страну, а может быть, и на весь мир. И вот наша Маша выступает на международном конгрессе хирургов… И пойдет рассказывать, как производила операции, про наши катакомбы расскажет… Ну, давай, Кувалдин, выкладывай, что нового, как идут дела.
Егор докладывает подробно. Политрук слушает его с закрытыми глазами.
Просыпается Генка. Затянув потуже ремень, спрашивает:
— А где матрос?
— На склад пошел за проволокой, — сообщаю ему.
— Что же не разбудили меня? — нахмурив брови, сердится Геннадий.
Я даю ему щепотку овсянки:
— Подкрепись.
Но он не берет, обидчиво говорит:
— Дядю Панова угостите, а я сам найду чего поесть. Значит, матрос пошел в отсек? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, спешит к Чупрахину.
8
— Пятнадцатая скатка, какая бесхозяйственность, сколько провода оставили! — возмущается Иван, сбрасывая с плеч тяжелый моток. Мухин фонарем освещает место, где нужно наращивать провод. Уже протянули связь в четырех направлениях, осталось соединиться со взводом Донцова. От усталости покачивает из стороны в сторону, будто земля под ногами колышется, а стены уходят из-под рук.
— Не ворчи, Ваня, на связистов, их надо благодарить: теперь нам темнота не помеха. Они выручили нас, — успокаивает Чупрахина Алексей. Он садится на корточки и ловко орудует обмоткой: Мухин так освоил работу, что лучше и быстрее его никто не может соединять концы.
— За что мне их благодарить? — возражает Чупрахин. — Сбежали, как зайцы от огня, и еще в ножки им кланяться!
— По приказу отошли, — замечаю Ивану.
— Что-то я не слышал такого приказа, да и никто его не отдавал, просто силенок не хватило, вот и откатились на Тамань…
— Значит, по-твоему, наши слабее немцев? — поднимается Мухин, чтобы посветить Ивану. Чупрахин жмурится от яркого света, передергивает плечами:
— Что значит «наши»? Куда хватил!. Наши — это вся страна, вся Красная Армия, а я тебе говорю про связистов. Остались бы они здесь — не пришлось бы нам тратить силы на эту проводку… Ну хватит болтать! — Он берет моток и молча раскручивает его. Шурша, чуть позванивает проволока. Навстречу из темноты выплывают огоньки. Это Мухтаров со своей группой отрывает колодец. Мы приближаемся к ним.
…Колодец уже отрыт на четыре метра в глубину, но признаков воды нет: на дне штольни земля такая же сухая, как и на поверхности. Замечаем Панова. Свернувшись калачиком, он лежит неподалеку и глухо стонет:
— Пи-ить, пи-ить… Воды…
Беленький шепчет мне на ухо:
— Это Мухтаров виноват, кто плохо работает, тому он совсем не дает воды. А Гришка ослабел: копнет лопатой раза три и с ног валится.
Панов вдруг тянется руками к горящей плошке:
— А-а-а, вот она… холодненькая, чистенькая, ключевая…
Генка трогает за плечо Панова:
— Григорий Михайлович, это же огонь. Разве не видишь?
— На, пей! — Иван дает свою флягу Григорию. — Пей!
Панов растерянно смотрит по сторонам, потом делает три глотка — ровно столько, сколько получил Чупрахин сегодня на день. Вытерев рот и возвратив флягу Ивану, Григорий ложится на прежнее место. Мухтаров сует ему в руки лопату:
— Бери, воду выпил, надо работать. Поднимайся!
Мы молча идем дальше. Чаще попадаются камни, громче звенит провод. В поредевшей темноте угадывается близость восточного выхода…