У Донцова белокурые волосы, высокий лоб: я вижу вблизи его второй раз. На вид Захару не больше двадцати двух лет. Он подвижной и говорит быстро-быстро.
— Вчера приходил командир полка, рассказывал о вашей работе. Придумано хорошо!.. Керосин кончился, свечей нет — мои связные ходят с рассеченными головами… А как там у вас с приемником? — вдруг интересуется он. — Хотя бы пару слов услышать с Большой земли, где проходит фронт, остановили ли немцев… Да, — помолчав с минуту, спохватывается он, — утром одного фрица в плен взяли. Хотите посмотреть?
— Живой? — интересуется Чупрахин.
— Живой, вон лежит, связанный веревкой.
— Надо было бы разминировать, чего на него смотреть.
— Как «разминировать»? — удивляется Гена, глядя на Ивана. Он слышит это слово от Чупрахина впервые, даже с опаской косится на лежащего немца.
— К Фридриху Второму в гости отправить, — поясняет Иван, — как же еще, малыш, этих скорпионов можно разминировать.
— Допросить надо, — предупреждаю Ивана.
— Верно, — соглашается лейтенант. — Жаль, я не знаю немецкого языка, допытался бы до самой сути.
— Какой сути? — возражает Чупрахин. И решительно заключает: — Он же ни черта не скажет. Не верите? Попробуй, Бурса.
Я, Донцов и Мухин подходим к немцу. Пленный лежит на спине, смотрит так, будто в гости к нам пришел: в глазах никакого страха, одна доверчивость.
— Как фамилия, имя? — спрашиваю, чуть наклонившись к нему.
— Густав Крайцер, — по-русски отвечает он. — Я — коммунист… Ночью наши заложили под колодец взрывчатку, утром меня послали поджечь бикфордов шнур, мне не хотелось лишать вас воды. Я преднамеренно замешкался у колодца… и был схвачен вашими солдатами.
Подбегает Чупрахин. Он берет немца за шиворот и, резко встряхнув его, ставит на ноги:
— Фашист?! — кричит Иван.
— Нет, коммунист, — тем же спокойным голосом отвечает Густав.
— Смотрите, что он говорит, — глаза у Чупрахина зеленеют. — Коммунист. Может, ты племянник Маркса? Слово-то какое поганишь, щенок ты фашистской суки! За горло схватили, и он — я коммунист. А кто меня загнал под землю? Ты, фашистский скорпион. Алеша, отведи его вон за тот камень…
Неожиданно из темноты появляются Кувалдин и Гнатенко. Егор с удовлетворением оценивает нашу работу, потом, заметив пленного, спрашивает:
— Где вы его взяли?
— У входа, товарищ командир, — докладывает Донцов, — колодец пытался подорвать.
— Допрашивали, товарищ Чупрахин?
— Вот ведем с ним разговор, — отвечает Иван и тут же срывается: — Чего скорпиона допрашивать! Не могу я на них смотреть: ведь он же живой стоит передо мной.
— А я приказываю смотреть, товарищ Чупрахин! — вдруг повышает голос Кувалдин. — Вы командир взвода разведки, и надо уметь сдерживать себя. Поняли?
Такой строгости Иван не ожидал от Егора. Он молча пятится, затем, остановившись, опускает руки по швам, смотрит на Кувалдина так, словно впервые видит его. А когда Кувалдин поворачивается к Донцову, он шепчет мне:
— Что же это делается, а? Деликатности от меня требует Егор. У меня же злости на фашистов хватит на тысячу лет. Понял, Бурса?
Немец охотно отвечает на вопросы Кувалдина. По словам пленного, гитлеровцы основную часть войск бросили под Севастополь. Здесь, на Керченском полуострове, оставили одну дивизию. В недельный срок они должны вытеснить нас из-под земли. Если им это не удастся сделать, тогда придут саперы-подрывники и поднимут нас на воздух вместе с камнями и землей.
— Ваши начальники знают, сколько советских войск в катакомбах? — спрашивает Егор.
Густав, не задумываясь, отвечает:
— Командир роты говорил нам, что под землей красных около трех полков.
— Маловато, не знают ваши начальники. Нас здесь побольше. Воды хочешь? На, пей, — вдруг отстегивает флягу Кувалдин. — У нас воды много, — настаивает он.
У Чупрахина округляются глаза, и он весь пружинится, еле сдерживает себя, чтобы не закричать, и все же шепчет Донцову:
— Это же фашист, он завтра будет швырять гранаты в нас.
— Самбуров, вот тебе бумага и карандаш, садись и пиши, — напоив немца, говорит мне Егор. — Пиши.
«Старшему начальнику фашистских войск на Керченском полуострове.
Господин генерал! Вероятно, вы и ваши подчиненные полагают, что ходите вы по завоеванной земле. Жестоко ошибаетесь! Нас здесь, под землей, многие тысячи. Мы располагаем достаточным количеством оружия, боеприпасов, продовольствия. У каждого нашего бойца и командира в душе горит лютая ненависть к вам, палачам и убийцам. Мы верим в свою полную победу над вами, выродками капиталистического мира. Реальность такова, господин генерал, — продолжает диктовать Егор, — что вы находитесь не на земле, а на огне — на раскаленной добела сковородке…»