Иммануил Кант в 1788 году поставил свободу воли наравне с Богом и бесконечностью. «Антиномии чистого разума» философ объявил непостижимыми для человеческого рассудка. Но насчет одной из них он, возможно, ошибался: сейчас нейробиологи выясняют мало-помалу, как бы отдернуть покров тайны.
Первую брешь в иллюзиях пробил Бенджамин Либет. Ученый, умерший в 2007 году в 91-летнем возрасте, стал легендой в нейрофизиологии. По причине, которая его самого не очень-то радовала.
В конце семидесятых Либет участвовал в круглом столе по проблемам свободы воли вместе с нобелевским лауреатом сэром Джоном Кэрью Эклсом. Тот упомянул в разговоре недавнее открытие, что так называемый потенциал готовности — изменение суммарного электрического потенциала головного мозга, предшествующее любому движению, — возникает за секунду или даже более того перед самим действием. Сэр Джон в то время полагал все без исключения сознательные поступки результатом волевого акта выбора. Следовательно, они должны точно так же предваряться не только пульсацией неразумных электронов, но и событием ментальным — принятием осознанного решения. Либета такой подход вполне устраивал, но в тот миг его осенило, что собеседник просто излагает собственное кредо без каких-либо документально засвидетельствованных оснований. И он отправился на поиск доказательств.
Либет набрал группу добровольцев, прикрепил им датчики на головы и на запястья и попросил выполнить несложное задание. Испытуемый должен был, глядя на секундомер, в произвольно выбранный момент пошевелить рукой и запомнить положение быстро бегущей по циферблату стрелки в ту секунду, когда решил: «Вот сейчас это сделаю».
Головные датчики замеряли нарастание и пик потенциала готовности. Наручные — надежно хронометрировали мышечную активность. По словесным показаниям испытуемых выходило, что во всех случаях осознанное намерение у них предшествовало движению.
Начало неплохое. Однако на том хорошие новости и закончились. Сверив все три источника данных, Либет обнаружил, что достижение потенциала готовности предшествовало принятию решения, и довольно-таки заметно. Мозг был готов к движению за полсекунды до мышечного старта и в среднем за 350 миллисекунд до того, как испытуемый осознавал, что собирается двигаться. То есть в момент, когда действие возникало в его сознании, материя уже неслась вперед на всех парах. Независимо от того, как человек осмысливал и ощущал свое движение, это были два совершенно разных моторных акта.
Либет, встревоженный своим открытием, поспешил найти единственно возможную лазейку для свободной воли. Раз существует временной интервал между намерением и самим действием, решил он, — значит, есть возможность удержаться на краю. Сознание все-таки способно в последний миг запретить движение, уже инициированное нейронами. Так была проведена линия фронта в боях за человеческую идентичность.
На стене в офисе Хаггарда висит листок с выдержкой из стихотворного сочинения его дочери. «Поэма про папу» рассказывает, за что лирическая героиня любит отца. Хотя любовь к родителям считается чем-то естественным и спонтанным, дети часто испытывают потребность рационально объяснить свои чувства. Вот и в этом стишке говорится, что Хаггард заслужил любовь делами: он помогает дочке готовить уроки, плавает с нею в бассейне и так далее. Но все-таки сильней всего девочка любит папу потому, что он любит ее.
Разве «нейронные машины» так себя ведут? И готовы ли мы позволить науке свести все человеческие эмоции и поведение — учебу, развлечения, любовь — к электрическим разрядам, неподвластным сознательному хотению? Есть к тому же проблема добра и зла: все цивилизационные модели, религиозные учения и социальные структуры основываются на понятии ответственности людей за свои поступки. Должны ли мы стремиться узнать нечто большее о свободной воле, коль скоро на том, что нам уже о ней известно, держатся все нравственные принципы? Этими вопросами задавался и Либет; вдобавок он и сам сомневался (надо сказать, вполне оправданно) в чистоте эксперимента. «Интуитивное понятие о том, как проявляет себя свобода воли, лежит в самой основе представлений о сущности человека, — заключил он. — Здесь необходим крайне осторожный подход, исключающий априорное доверие к якобы строго научным выводам, которые в действительности являются частными предположениями». Либет полагал, что любые теории, отрицающие свободу воли, по определению «менее притягательны», чем признающие этот феномен. Если не будут найдены свежие доказательства обратного, отчего бы просто не признать: мы реально обладаем свободной волей.