Воспоминания живут в человеке, думал я, возвращаясь домой, они часть его жизни. Но они не должны становится самой жизнью. Воспоминания, как и сны, должны располагаться там, где им надлежит быть… Они должны знать свое место.
Кто-то, кажется Сомерсет Моэм, снисходительно заметил, что большинство русских романистов заканчивают свои книги смертью главного героя.
Он был прав, этот надменный сукин сын. К сожалению.
Думаю, пора нарушить грустную традицию. Да, мы наследники тех, кто жил во времена тех самых невеселых русских романистов, которых помянул приметливый Моэм и которыми были под завязку набиты два великих века. Золотой и Серебряный…
Но на улице двадцать первый век. Век бездумного, жестокого оптимизма.
И все это склоняет автора написать облегченный финал в голливудском стиле: убегающее за горизонт шоссе, по которому строго в направлении подсвеченного прожекторами солнца отбывает герой, сидящий за рулем пятисотсильного "Феррари".
Рядом с ним роскошная блондинка, держащая на коленях кейс с вожделенным миллионом… Я бы, пожалуй, и так и написал… Не печалиться же, в самом деле, до скончания века?
С прошлым надо расставаться весело. Хотя это и нелегко. Но ведь надо же…
И для такого расставания время уже настало. Пусть мы по-прежнему щеголяем в коротких штанишках, но они уже не сползают с наших пополневших, округлившихся чресл, они на нас плотно сидят…
Глава 32
…Прошло несколько месяцев. В Москве как-то постепенно и незаметно опять все пошло по-старому. Снова открылись роскошные магазины и дорогие рестораны…
Улицы заполнились праздными и непраздными людьми. И опять все куда-то, как и в любом другом большом городе мира, бегут, бегут, бегут… Все забыли июльские события…
Заработали театры. Идет спектакль по новой пьесе В. Бедросова. Новаторская пьеса называется "Сортир номер 6". Сбываются дерзновенные мечтания моего доброго друга…
Народ валит валом… Васька купается и в лучах, и в деньгах…
Я был на премьере. Незабываемое зрелище… Все первое действие два главных героя, мужчина и женщина, сидели на голландских розовых унитазах, обратив лица к зрительному залу. И, естественно, вступали между собой в диалог.
Помнится, главный персонаж говорил что-то о властолюбцах. Во всем чувствовалось что-то авторское, личное… Было ясно, что властолюбцы чем-то сильно насолили драматургу.
В исполнителе главной роли я узнал вернувшегося на сцену двойника Сергея Есенина, бывшего когда-то директором рынка и некоторое время — кандидатом в диктаторы России. Он имел шумный успех. И косоглазие было снова при нем…
"Да, — в раздумье вещал артист, разматывая рулон туалетной бумаги, — конечно, это были страшные люди. Все эти Ленины, Сталины…"
"Гитлеры, Пиночеты…" — поддерживала его очаровательная юная партнерша, приятно улыбаясь.
"Да… страшные люди… Но они же и смешны! И ущербны! Они не полноценны!"
"Стремление к власти — это болезнь! — восклицала девушка с энтузиазмом. — И лечится она просто. Демократией!"
"Да, да, демократией! Наконец-то мы поняли это. Наконец-то! — вскрикивал партнер, приподнимаясь и заглядывая в отверстие унитаза. — О, господи! Как хорошо нам с тобой, Анастасия, просто не верится!"
"Дорогой, как хорошо нам бывает, когда мы вот так сидим с тобой вдвоем по вечерам рядом и разговариваем… об умном… — восторгалась она, к чему-то принюхиваясь. — Ах, как хорошо!"
"Продолжим нашу беседу, Анастасия, — строго продолжал актер, дергая за веревку. Слышался шум воды, усиленный динамиками. — Я неизмеримо выше их уже потому, что не болен этой болезнью. Я — человек, а их обделила природа такими естественными вещами как умение сострадать и умение сомневаться!"
"Как ты прав, Максимилиан! — И после долгой паузы: — Они мне тоже смешны, Максимилиан!"
"Это еще почему?" — недоверчиво спрашивал герой, брезгливо глядя на партнершу.
"Они мне напоминают смешных марионеток, которые сами себя дергают за ниточки. И поэтому их можно побеждать".
"Зло, — выкрикивал герой, — вполовину теряет свою страшную силу, если он осмеяно!"
Сцена погружалась во мрак. Звучала шестая кантата Баха, прерываемая ликующими звуками спускаемой воды. Туалетный бачок надрывно ревел, возвещая приход новой эры драматургии.