Испытание бездельем оказалось самым страшным наказанием. Одиночество — вовсе не одиноко, если тебе есть чем себя занять. Любое дело, пусть вымышленное, пусть мелкое, объединяет человека с теми (или с тем), кто, может быть, воспользуется результатами его труда — пусть со скуки, от нечего делать, но воспользуется же, и словно протянет ему руку. Теперь единственным результатом существования были иероглифы на оштукатуренной стене, которые исчезали, стоило только заснуть.
День клонился к вечеру. А может быть, ночь уже давно вступила в свои права. Или наступило утро, какое-нибудь обычное серое утро. Выйти бы хоть ненадолго на поверхность, посмотреть, какое нынче время суток, какое время года и светит ли по-прежнему это беспощадное солнце, или снег уже укрыл всю землю, дни съёжились от холода, а ночи удлинились?
— Да выйдешь ты скоро, выйдешь, — послышался за спиной знакомый сварливый голос.
Дмитрий Олегович обернулся. На стуле (неизвестно откуда появившемся) сидел Эрикссон. Нога на ногу, острый носок нагуталиненной туфли чертит в воздухе геометрические фигуры разной сложности.
— Вы за результатами последнего задания? — спросил бывший ученик так, словно они расстались вчера. — Я придумал пару вариантов.
— Забудь о них. Это была обманка. Твоё время вышло.
Всё-таки смерть. Это лучше, чем несколько десятков лет в заточении. Но ученика он всё равно не воспитал. А значит — наказание. Снова наказание, опять, сколько уже можно?
— Обучение закончено, — продолжал Эрикссон. — Осталось только сдать экзамен — и ты свободен. И я свободен.
— Куда — свободен?
— Туда! — неопределённо махнул рукой учитель. — Туда, на волю. Откуда я тебя взял сюда, в этот инкубатор. Чтоб довоспитать. Ты же угрохал меня до того, как ума-разума набрался. Пришлось вот…
— Свобода? Совсем?
— Не раньше, чем сдашь экзамен.
— Пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что?
— Ты ведь напросишься, — беззлобно проворчал учитель, — что пойдёшь и принесёшь как миленький.
— Извините, — непонятно за что извинился Дмитрий Олегович и присел на свою койку.
— То-то, — ухмыльнулся Эрикссон и, размахнувшись, как при игре в фрисби, бросил ему через всю комнату листок бумаги.
Ученик поймал «летающую тарелку» и вопросительно посмотрел на учителя.
— Твой экзаменационный билет, — пояснил тот. — Читай.
Дмитрий Олегович послушно развернул сложенный пополам плотный листок бумаги и прочитал отпечатанный на машинке текст:
— «Первая часть вмещает в себя всё, в том числе и вторую. Вторая зачастую бывает больше целого. Искомое названо в честь того, что названо в честь него. Впрочем, то, в честь чего оно названо, непременно отыщется внутри».
Он повертел «билет» в руках, поскрёб ногтем, даже попробовал на зуб. Никакого продолжения, никакого пояснения.
— Что это? И что мне с этим делать?
— Угадывать. Можешь начать прямо сейчас, а я послушаю. Когда найдёшь загаданное «то, не знаю что», получишь его в подарок.
— Так это загадка? Одна часть больше другой и часть названия находится внутри? Складная зубная щетка? Спичечный коробок? Давайте не будем играть в детские игры. Вы отпускаете меня? Чудесно. Я не имею к вам никаких претензий. Я был неправ. Вы благородно простили меня и сохранили мне жизнь. Этот урок я никогда не забуду. Какие ещё приличествующие случаю слова я забыл сказать? Скажу любые, только давайте без этих формальностей.
— Давайте без формальностей. У тебя в руках — экзаменационный билет. Или шифр. Или — подсказка. Времени у тебя — достаточно. Торопить не буду. Как только разгадаешь загадку, останется устный экзамен. И ты свободен.
— А может, сразу устный экзамен?
— С этим не ко мне. Когда решишь задачу, тебе откроется…
— Истина! — не удержался Дмитрий Олегович.
— И стена. И потолок. Всё, что хочешь, откроется. В конце пути тебя будет ждать один очень полезный человек. Он любое желание исполнит. Если ему правильно заговорить зубы. А это ты умеешь.
— Вы хотите сказать, что в этой тарабарщине про части целого есть какой-то смысл? Давайте я лучше… ну ещё пару недель послужу вам мальчиком для битья, чем ребусы разгадывать.
— Неделя в моём понимании — это лет примерно пятьсот по человеческим меркам. Выдержишь? Может и выдержишь. Но я тоже, знаешь, не железный. Мёртвый — но не железный. Видеть тебя больше не могу. Так что иди, мальчик, ищи. Как найдёшь — считай, самая трудная часть дела позади. А это — тебе. В подарок. Скажем — магистерская мантия. — Эрикссон вытянул из рукава своей неизменной клетчатой рубашки элегантное пальто цвета туманного питерского утра. — Наступил октябрь, а тебе и на улицу выйти не в чем. Такси будет у ворот через десять минут. Негоже почти специалисту ехать в город на маршрутке.