Выбрать главу

В шестом номере «Нового ЛЕФа» за 1928 год появился его рассказ в стихах «Безработный». Это произведение весьма удачное — Маяковский не только выловил письмо из самотека, но и опубликовал, прокомментировав: «Вы очень способны к деланию стихов» (добавив: «Если это действительно первое»). Интонация там в самом деле своя, не маяковская, да и сам жанр рассказа в стихах в советской поэзии редок, он требует хождения по весьма тонкой грани между поэмой и прозой, это не просто переписанный в рифму рассказ, а именно особый поэтический нарратив, экономный, со сквозными мотивами, с растущим напряжением, но без лирической неопределенности, той аморфности, которая в поэме почти неизбежна (почему Ахматова и не доверяла этому жанру, считая его отжившим). Равич замечательно нашел интонацию на стыке едкой насмешки и наивного, почти подросткового лиризма, и Маяковский, чей вкус безошибочен, его запомнил сразу и читал друзьям, гордясь по обыкновению чужим больше, чем собственным. Мы частично эту вещь процитируем, потому что она и хороша, и показательна:

А где-то глухие часы На башне высокой завыли. Все ушли, как голодные псы, И биржу труда закрыли.
Улица так и гудит. А вечер над крышами гордый. Мы с Фенькой пошли бродить От нечего делать по городу.
В карманах у нас ни боба. Ей шамать охота с похмелья. А там на панелях гульба — Растратчикам пир и веселье…
Водят дамы собак на цепке, И собаки, как дамы, толсты, И парень в новенькой кепке Покупает девчонке цветы.
А Фенька моя пьяна… Я чую, что девка тает. Для других пахнет весна, А для нас она воняет. <…> Закусила Фенька губу. Отодвинулась. Стало ей тесно, И зовет ее на гульбу Отдаленная пьяная песня.
Я за нею в потемки пошел, Проводил ее до бульвара. Будто просо в дырявый мешок, В нем насыпаны пьяные шмары.
Покупают их мясо за деньги Люди, гнилые, как пни. И голодная добрая Фенька Потеряет хорошие дни…
И такая жальба за подругу, Ее глаз мне стало жаль. Я за пазуху сунул руку, Но не нашел ножа.
Давеча продал я ножик — Хлеба купил, папирос… Оглянулся… пропал прохожий И Феньку с собою увез.
А где-то гремящие трубы Запели на сто голосов, Как будто вошли лесорубы В чубатые чащи лесов.
А в тумане пегом и диком, Где глохнет ветровый свист, Стоит Петька Великий, Безработный кавалерист.

Равич в сопроводительном письме написал, что «всё в стихе — правда», но ему не 30, а чуть за 20 (он родился в 1908 году). Маяковский дал совет в «ЛЕФ» стихов больше не слать, «врабатываться в газету», избавляться от лирических штампов — и объяснил: «Гонорар высылаем маленький. Но такой же маленький получают и все сотрудники „Нового ЛЕФа“».

Похороны Маяковского. 17 апреля 1930 г.

Об остальном сам Равич рассказал в мемуарах с претенциозным названием «Полпред поэзии большевизма». В 1928 году Равич был студентом Ленинградского пединститута им. Герцена, жил в общаге (родился в Елисаветграде), о голоде и безработице знал не понаслышке. Стихотворение, посланное Маяковскому, не было, конечно, «первым» — но первым большим, сюжетным. Для начала Равич понес его в «Звезду», где его отверг некий «маститый поэт», сказав, что вещь талантливая, но тема скользкая. Стихами в «Звезде» заведовал на тот момент Николай Тихонов, и такой ответ вполне в его духе. А Маяковский через два месяца напечатал. И ближайшей зимой Равич отправился в Москву — лично встретиться с Маяковским он, конечно, не надеялся, но мало ли. Кроме того, в «Комсомолке» стихами тогда заведовал Джек Алтаузен, Равич его шапочно знал и хотел показать новые стихи. Алтаузен рассказал Маяковскому, что вот, мол, приехал ваш Равич, — и передал приглашение зайти: Лубянский проезд, 3, квартира 12.