Паршивец Фрам! Сколько труда, сколько занятий, и все впустую. Он должен стоять по дичи, я докажу ему это.
Я встаю, распутываю веревку, узлом захлестываю ее себе за руку. Снова дупель — теперь порвалась веревка.
Мы проходили весь июнь и весь июль — не получилось. Фрам так и не смог забыть первого своего пробега, не мог понять своей роли. Он рвал тонкие веревки, а если они были прочные, то ронял меня. Я падал, ругался, бушевал. И кто знает, что бы у нас вышло в конце концов, если бы не дупелиная высыпка и Галенкин.
Было двадцать первое августа. Осень проступила — еще плотная зелень, еще жизнь, но за этим просвечивают белизной кости зимы.
Мы снова пришли на луг.
День был серый. По небу несся журавлиный клин. Гасли один за другим подсолнухи — ветер встряхивал их желтизну.
Мы с Фрамом присели у шалаша, оба грустные, оба унылые. Охота не предвиделась, дупеля улетят. И мне было жалко себя и Фрама.
Галенкин ходил в вязаном жакете и жаловался на ломоту и дерганье в левом плече. Я советовал ему растереть плечи змеиным ядом.
— Пчела, пчела гонит ревматизм, — скрипел Галенкин. — Пожуй, — и сунул мне кусок черного семянного подсолнуха. Я стал щелкать семечки.
Галенкин теперь говорил мне, что срежет подсолнухи и просушит их. Потом выколотит палкой.
Наберется мешка два или три хорошего семени.
— Я их в междурядье рассаживал. Личные подсолнухи. Мои.
— А дальше что? — спросил я, стараясь попасть шелухой в кочан капусты.
— Зимой буду продавать. Стаканом. И будет мне водочка.
Я вообразил себе зимний базар, топающего валенками Галенкина, его нос с пушком инея…
— Дорого продам, — хвастал Галенкин, потирая плечо. — Я все умею, и вырастить продукт, и в деньги его перевернуть… Вы, нынешние, ни черта не умеете. Какой ты натасчик! Так, удобрение! Сидишь! Раскис! (В голосе старика стали появляться гневные визги). Ты встань, иди на болото. Пса мучаешь. Ты его на веревочке у птицы подержи. И попроси меня, ублажи. Я возьму ружьецо и покажу, для чего твой Фрам должен на болото ходить.
— А, бросьте, — махнул я рукой.
— Во-во, бросить. А ты сам или брось собаку, или кому отдай. Иди! Встань! Сколько этих дупелев на лугу сидит. Иди, говорю. — Глаза его выпучились, тряслись веки — псих.
Я встал, и мы пошли втроем — я, Фрам и старик Галенкин с ижевской одностволкой, что имел для охраны капусты.
На лугу действительно была высыпка дупелей. Птицы, уже летевшие на юг, сели отдыхать, сели густо, как ватрушки на противне. И вся работа Фрама была одной скользящей стойкой. Он шел от одной птицы к другой. Когда Фрам сделал стойку, я придержал его веревочкой, старик срезал дупеля влет (огородные сторожа — все браконьеры, все хорошие стрелки). Фрам долго нюхал убитого дупеля, долго рассматривал нас обоих, склоняя голову то на один бок, то на другой. И — понял.
…Я слушаю Галенкина и думаю, кто полезнее в натаске молодой собаки — сторож Галенкин или веревка.
Тот утирает нос ладонью.
— Га! — он тычет в меня пальцем. — Ты разве живешь?… А?… Собака, охота, гав-гав-гав! Это все? Ха!.. Га!.. Кхе… Шуровать надо. Как их, этих самых? Ага, девок. Ба! Моя жизнь удивительная. Не чаял жениться — так избаловался. Сами вешались на шею. Женился на своей старухе. От изумления (мы с ней сначала так просто жили).
Моя Глашка мне отвалила сразу трех сыновей — Матвея, Георгия и Валентина! А что за сыновья! Отцу поллитру не поставят. Ха! Кхе! Га…
Я слушаю и тоскую по настоящему разговору.
Говорить нужно только о собаках. Хороших. Редких. О таких, каким станет мой Фрам. Или о методах натаски. Это и есть настоящий мужской разговор.
Первая охота
Снится мне, снится: первая охота, Фрам идет карьером, высоко подняв голову. Он бежит шибко, травы рвутся, свистя и щелкая. И если Фрам на поиске вбегает в воду, то двигает перед собой белопенный бурун.
Я гляжу на него — и во мне тает морозно-сладкое.
…На первую охоту Фрам спешит куда больше меня. Фрам не идет, а прыгает. Я — шаг, он — прыжок, я еще шаг — он прыжок. Так и припрыгали мы с ним на луг. На рассвете.
И такое увидели — с одной стороны луга вниз валилась луна, на другой стороне лежало солнце в виде пополам разрезанного арбуза — спелая серединка и зеленый ободок корки.