Я в это время был влюблен. Сразу в двух девушек. Так что не поступить я не мог. Как я мог вернуться к одной из них с поражением? Как я мог оставаться с другой, если бы не поступил учиться в родной институт. Ведь познакомились с нею как раз на вступительных экзаменах. И какое имеет значение, кого конкретно ты любишь в данный момент? Важно другое: любишь или нет!
Если я что-то делал, то я делал это хорошо. Нет, в институте я не зубарил, но учился старательно. Пусть не на красный диплом, но очень к нему близко. Я частенько получал повышенные стипендии и не за общественную работу (я не слишком любил общество), а как раз за успеваемость. Дважды за время института я порывался жениться, но Бог меня миловал. Родители помогли советом, и я ощутил, что еще успею.
Потом было окончание института, грандиозная пьянка с небольшим дебошем (ребята решили-таки под конец намять бока парню, которого обоснованно подозревали в стукачестве деканату), похмелье, сборы домой. Все катилось как-то просто и налажено. Я получил место юрисконсульта на большом заводе (не без протекции отца, который на этом же заводе состоял начальником профсоюза). Матушка моя была довольна тем, что я пристроился на место, прекрасное для старта юридической карьеры. Я тоже был своей работой доволен. Планировалось, что через три-четыре года я перейду на более интересную должность, а потом вообще займусь индивидуальной юридической практикой. А получилось все по-другому.
Это было в шикарный майский день. Дико пели птицы. Стояла несусветная жара. Мой отец у себя на даче проводил неофициальную часть приема делегации из главка. Официальная закончилась возлиянием на заводе, а неофициальная — продолжением банкета, но уже частным порядком. На нашей даче были и министры, и генералы. А у матушки не было ни одного целого сервиза: редко какой визит дорогих гостей обходился без убытка для посудного шкафа. Отец только-только провозгласил очередной тост, когда все хорошо набирались, мой старик никогда не пропускал случая, чтобы не выпить «За Родину, за Сталина!», хотя сталинистом он не был, что-то вроде дежурной шутки, понятной только лишь избранным. Все выпили. Отец не закусывал, встал, сказал, что хочет пойти освежиться. Он вышел из беседки, увитой виноградом, под которой в хорошую погоду чаще всего и проходили возлияния, чуть ослабил узел на галстуке, и упал. Глупая смерть. Тромб, который отоврался и попал прямо в мозг. У отца было отменное здоровье. Мама вспомнила, что каких-то месяца полтора назад отец пожаловался, что у него заболела нога, наверное, что-то с венами. И действительно, на левой ноге вылез небольшой, едва заметный узелок. Такая вот мелочь! И его в одну минуту не стало.
Сейчас я могу говорить об этом дне спокойно. Тогда, когда отца хоронили, я не произнес ни одного слова, голосила мать, я молчал. И только потом, оказавшись наедине, я дал волю слезам. Я ничего не мог сделать. Я плакал. Никто не видел этих слез. Сейчас я говорю об этом впервые. И мне не стыдно. Ничем нельзя утешить человека, который потерял отца. Ничто и никто не заменит этой потери. Просто нужно время: не для того, чтобы боль ушла, а для того, чтобы она стала тупее.
Когда я очнулся от того, что боль стала меньше, я понял, что в жизни произошло что-то настолько непоправимое, что и говорить не приходится. Я остался без поддержки, без связей, без запаса жизненной стойкости. Все это было в отце. Все это было от отца. Если говорить просто и грубо: мажор впал в минор. Я так и не ушел с завода. Почему-то так случилось, что «друзья» отца вспомнили о его смерти на сорок дней и на годовщину. После годовщины к нам приходил только один действительно друг отца — мастер четвертого цеха Сергей Федорович. Остальные забыли о нем. Забыли. А знаете, как шептались про моего отца? Как про идиота. Нет, нет, именно так и говорили: «Идиот, двадцать пять лет на такой должности, а сыну даже квартиру не сделал». А все те, кому он ее действительно «сделал», за так, за магарыч, потому как мзды не брал, но любил посидеть и выпить с рабочим человеком, эти про отцовы благодеяния забыли в первую очередь. Некоторые говорили примерно следующее: «Идиот, он за бутылку мог квартиру сделать». А мне было на это наплевать. Людская неблагодарность? Ну и что? Отец как-то сказал: «Пусть лучше вспоминают про то, что взяток не брал, чем оговаривают, кому за какую сумму что сделал». Его работа была пить с нужными людьми. И кто скажет, что это была неправильная работа? Если бы не мой отец, проект строительства новой школы на месте моей старой никогда бы не увидел свет. Школа располагалась в старом барском доме. До революции в нем жил хозяин машиностроительного (тогда механического) завода. Школа отличалась крепостью стен, в которых громадные каменные глыбы были скреплены известковым, замешанным на желтках, раствором. И никаким санитарным нормам не отвечала. Поскольку в барском будуаре можно разместить класс, при большом желании, но классу там будет неприятно. А отец поехал с проектом строительства новой школы куда надо. И завертелось. Слава Богу, что старик не дожил до перестройки паршивого качества, он бы эти горбачевские выбрыки не пережил. Ведь вместе с перестройкой и проект новой школы канул в небытие. Профинансировать не успели. Школу, которая была одной из лучших в городе, закрыли, а здания — раздали на квартиры. И стали получать граждане очередники трехкомнатные квартиры в спортзале, четырехкомнатные — в школьной столовой, и т. д., и т. п. Точка.