— Если что — парашют! Смотрите у меня…
Ведущий инженер Иосиф Гаврилович Лазарев, лицо которого было испещрено шрамами, а грудь увешана орденами, вновь лично осмотрел машину, все тщательно проверил. Вручая мне задание, он коротко и по-своему напутствовал:
— Ну, будь…
Взревел тысячесильный мотор. Самолет помчался по полосе. Все быстрее, быстрее. И поднялся на крыло, плавно, неслышно.
Осматриваюсь. На высоте семь-восемь тысяч метров слоистые облака. Пониже — разрозненные кучевые громадины. В «ущельях», между их вершинами, вполне достаточно места для полета. Воздух на редкость чист и прозрачен. Заданная высота. Выравниваю машину и почти сразу ввожу в пикирование. Снова выравниваю, а затем набираю высоту. Повторное пике, но теперь уже на большей скорости. Так предусмотрено заданием: выполнить столько-то небольших пикирований с постепенным увеличением скорости.
Самолет ведет себя безукоризненно. Остался последний заход — пикирование на максимальной скорости. Подыскал подходящее «ущелье», вошел в него. Сейчас начнется самое главное. Открыл фонарь кабины. Так, на всякий случай. Невольно улыбнулся, вспомнив напутствие Яценко: «Если что…»
Впереди, меж облаков, — большое окно. Там, внизу, возле балашихинской фабрики поблескивает озеро. Высота — 6500 метров. Ну что ж, поехали!
Газ мотору, еще, еще… И немедленно отдаю ручку от себя. Самолет, словно ныряльщик с крутого обрыва, срывается вниз.
Быстрый взгляд на приборы. Надо нарастить еще пять километров скорости, и задание будет выполнено. Moлодец И-28! Глянул на плоскости, фюзеляж. Самолет натянут как струна. На крыле небольшие волнообразования. Деформация? А скорость?
Не успел остановить глаза на приборе, как самолет стал медленно разворачиваться вправо. С чего бы это? Пытаюсь удержать его рулями — не слушается, все круче забирает. И вдруг сумасшедший рывок. Ничего не вижу. Чернота… Глубокая яма… Падаю, падаю…
Почему так тихо? И что за дикий свист в ушах? Трудно дышать. Жадно хватаю ртом упругий воздух. И открываю глаза. Ноги мои вверху, неистово болтаются полы разорванной кожаной куртки. Падаю вниз головой на спине. Почему, как это случилось? Ах да, я же пикировал. Теперь понятно. Самолет не выдержал, разрушился, а меня выбросило из кабины… Не зря открыл фонарь.
Пытаюсь перевернуться, чтобы лететь ногами вниз. Взгляд падает на парашютные лямки — на месте.. Кольцо тоже. Хватаюсь за него. Другой рукой судорожно ощупываю ранец под сиденьем — полнехонек! И только тогда с силой выдергиваю трос парашюта.
Напряглись стропы, чувствую сильный рывок вверх, ноги уже внизу, плавно спускаюсь к матушке-земле.
Решительно ничего не понимаю. Когда же я потерял сознание? Чем это меня так стукнуло, что я не успел раскрыть парашют? Постой, садануть-то может и еще раз. Если самолет штопорит, то прикончит за милую душу. С тревогой осматриваю небо над головой. Чисто вокруг. Только вон какая-то фанерина плавно планирует к земле. И это все, что осталось от И-28?
Не может быть. Но не испарился же он! Смотрю вниз. Там в яростном вихре кружится мой коварный любимец. Взметнулся огромный столб пыли. Самолет упал прямо в городок.
А меня-то куда несет? В озеро? Стараюсь припомнить действия парашютиста на воде. Хотя нет, видать, сяду вон на тот лес. Только бы не шарахнуло о дерево. Черт те что: в штиль никак не рассчитаешь. Озеро и лес уже позади, а я все еще парашютирую.
Приземлился на картофельном поле. Просчитался малость, упал, не успев погасить купол парашюта. Подбежали два молодцеватых красноармейца, помогли встать.
— Не знаете, где упал самолет? — спрашиваю.
— Знаем, — отвечают почти одновременно. — Возле детской площадки.
— Детской?!
— Да вы не волнуйтесь. Там никого не было. Мы вот к вам побежали, а другие хлопцы самолетные обломки осматривают, второй-то летчик, может, жив еще.
— Второго летчика, братцы, не было.
— Как так не было? — недоумевают они.
— Так вот и не было. Это одноместный самолет.
— Фу ты, а мы думали, второй-то не успел выпрыгнуть с парашютом. Жалели его очень…
Вместе с красноармейцами спешу к месту падения самолета. Груда обломков и толпа любопытных. Какие-то парни силятся приподнять центроплан.
— Не ищите, — обращается к ним один из возвратившихся со мной красноармейцев. — Другого летчика не было.
— Слава те господи, — крестится сухонькая старушка.
Тяжко расставаться с любимым человеком. Тяжело прощаться с самолетом, в который ты так верил, в создание которого вложил свои знания и частицу сердца. Поднял я с земли какую-то железку и сунул в карман — на память.