«Джон созвал половину стражи!» – в отчаянии подумала Женевьева. Ей никогда не скрыться от такого количества людей. Она взмолилась, чтобы они не взяли с собой собак, и устало посмотрела вверх. У нее был единственный шанс – забраться на дерево и переждать, пока они не пройдут мимо.
Женевьева заколебалась, но звуки погони, конское ржание, голоса, хруст сухих ветвей становился все ближе и ближе, и она начала карабкаться на ближайший дуб.
Погоня была прямо под ней. Сквозь листву, Женевьеве были хорошо видны Джон и юный Роджер, остановившиеся прямо под деревом, среди ветвей которого, едва дыша, притаилась Женевьева, чтобы посоветоваться.
– Вперед! – зло сказал Джон. – Мы будем искать, пока не найдем ее!
Роджер что-то ответил ему, и Джон мрачно рассмеялся, его смех был очень похож на смех Тристана.
– Я заслужил его гнев! Я верил всему, что говорила эта женщина! Но, понимаешь, он предупреждал меня о Женевьеве, но ни словом не обмолвился об Эдвине.
Они пришпорили коней и ускакали. Женевьева закусила губу, с трудом сдерживаясь. Ей так хотелось крикнуть Джону:
«Какой же ты глупец! Эдвина ни в чем не виновата, она так предана тебе!»
Господи, что же она наделала! Своим бегством разрушила надежду на счастье Эдвины, которая так любит ее, так старалась помочь облегчить ее учесть! Женевьеве стало совсем плохо, душа ее разрывалась между состраданием к единственному близкому человеку и жаждой свободы.
Ей уже нельзя вернуться. Все что ей остается желать – это молиться за Эдвину и просить у Господа для нее милосердия.
Женевьева была в отчаянном положении. У нее ужасно болели руки и ноги, но она не осмеливалась слезть с дерева, не решалась даже пошевелиться, пока люди Тристана не проедут обратно. Усталая, терзаемая угрызениями совести, она ждала до наступления темноты.
«Все идет неплохо, – подумал Тристан, – все на самом деле идет неплохо». Он возвращался, со всевозможными подарками от крестьян, которые в большинстве своем никогда не видели лорда Эдгара Эденби и потому не имели причин оплакивать его. Тристан разговаривал с земледельцами о новой системе севооборота, с овцеводами обсуждал цены на шерсть.
Он даже ощущал некоторое сожаление, вспоминая о своем обращении с Женевьевой. Люди могли не знать лорда Эдгара, но всем была знакома его дочь.
– Дома, – он посмотрел на замок, подъезжая к воротам, наконец-то они дома. Этот замок, с Божьей помощью, становится его домом.
Он сглотнул, чувствуя радость и беспокойство одновременно. Горячая волна желаний поднималась в нем, бросала в дрожь, неудержимо влекла к Женевьеве. После хорошей кружки эля и сытного обеда он пойдет к ней. Она может бороться с ним или игнорировать его, как ей будет угодно, но он будет держать ее в своих объятиях, пока она не сдастся. Он будет с нею заниматься любовью, ибо он желает ее, и под конец он останется спать рядом с нею, ибо он хочет этого.
Он вспомнил, как одна старая женщина сказала, ему, имея в виду Женевьеву. «Она приходила к нам во время чумы, вы знаете?» «Да, она далеко не совсем высокомерна и недоступна, – сказал себе Тристан, – в ней есть и смелость и сострадание, ведь она рисковала своей жизнью, помогая этим несчастным».
Он крикнул Тибальду и его людям, чтобы те отдыхали. Юный Мэтью, застенчивый симпатичный парень, уже в новой ливрее, бросился к нему, чтобы принять поводья коня. Тристан же устремился ко входу в Большой зал.
И прежде чем он вошел туда, стало ясно, что что-то случилось. Джон открыл ему и застыл с мрачным, покаянным и гордым выражением лица. С его плеча свешивались седельные сумки, как будто он только и ждал Тристана, чтобы отправиться в дорогу. Наклонив голову, он тихо проговорил.
– Она сбежала от меня, обманула, несмотря на все твои предупреждения. Клянусь, я найду ее. Я не оправдал твоего доверия, я…
– Прекрати, – устало сказал Тристан. Как ни странно, он не почувствовал гнева на Джона, ему вдруг просто стало холодно. Он прошел мимо и поднялся по ступенькам. Внутри его уже ожидал Грисвальд, нервно переминаясь с ноги на ногу, готовый броситься исполнять приказание по первому знаку.
Джон следовал за Тристаном по пятам.