Советуясь со своим окружением по международным вопросам, Сталин прислушивался, пожалуй, лишь к Молотову. Его аргументы, представлявшие, по мнению ’’вождя”, некий синтез гибкости и твердости, соответствовали обстановке. Сообща с Молотовым они сформулировали ’’задачи партии в области внешней политики”, которые Сталин изложил на XVIII съезде партии. Четыре пункта этой программы переписывались Сталиным буквально за несколько часов до начала съезда и в конце концов выразили две тесно связанные идеи.
Во-первых. Продолжать поиск мирных средств предотвращения войны или, по крайней мере, максимального ее отдаления. Осуществить новые попытки реализации советского плана коллективной безопасности в Европе. Не допустить создания широкого единого антисоветского фронта. Соблюдать максимальную осторожность и не поддаваться на провокации врага.
Во-вторых. Принять все необходимые, даже чрезвычайные меры по ускорению подготовки страны к обороне, обратив первостепенное внимание на укрепление боевой мощи Красной Армии и Военно-Морского Флота. (Вопросы дальнейшего упрочения оборонного потенциала были обсуждены позднее на XVIII Всесоюзной партийной конференции в феврале 1941 г.)
Рассмотрение многих вопросов на заседаниях Политбюро в это время было связано с решением именно этой двуединой задачи. Сталин все время думал, как усилить работу внешнеполитического ведомства страны, максимально использовать дипломатические возможности. Его не устраивал нарком: слишком часто имел особое мнение. Сразу же после майских праздников над Литвиновым занес руку Берия. Появились симптомы скорого ареста: создание вокруг него ’’вакуума”, прекращение вызовов на высокие совещания, ночные ’’беседы” работников НКВД с помощниками и близкими Литвинова. Затем вывод из состава ЦК… Казалось, нужно ждать самого худшего. В наркомате опечатали бумаги Литвинова. Люди Берии листали записи наркома в его дипломатических дневниках. В документах Литвинова копия одного из его последних докладов Сталину: ’’Посылаю при сем запись своей сегодняшней беседы с английским послом и перевод английского проекта декларации… Она обязывает лишь к совещанию, т. е. тому самому, что мы сами предполагаем. Некоторое политическое значение будет иметь впечатление от создающегося как бы нового пакта четырех, с исключением Италии и Германии (так в тексте. — Прим. Д.В.). Я не уверен в том, что Бек согласится подписать даже такую декларацию…”7 Литвинов хотел и надеялся, что антифашистский альянс с западными демократиями может осуществиться… В своем письме полпреду СССР во Франции Я.З. Сурицу в конце марта 1939 года Литвинов сообщал, что ”на прямое предложение о декларации четырех мы дали прямой ответ о согласии”. Для себя мы решили, подчеркивал нарком, ”не подписывать ее без Польши”. Однако ясно, что ответ Польши ’’достаточно определенен, чтобы понять ее отрицательное отношение”8. Литвинов считал, что возможный союз СССР с западными демократиями был бы наиболее надежной гарантией перед лицом угрозы мировой войны. Вместе с тем именно такой альянс позволил бы защитить и малые государства, которые готовилась поглотить гитлеровская Германия. После приема 29 марта 1939 года посланника Литвы в СССР Балтрушайтиса нарком записал в дневнике: посланник ’’принес мне копию германо-литовского соглашения о Клайпеде, сообщив при этом подробности переговоров”. Риббентроп обращался с министром иностранных дел Литвы Ю. Урбшисом весьма грубо, вручив ему проект соглашения и потребовав немедленного подписания. Когда Урбшис стал возражать, Риббентроп заявил, что ”Ковно (Каунас. — Прим. Д В.) будет сровнен с землей, если соглашение не будет немедленно подписано, и что у немцев все для этого готово. Риббентроп наконец согласился отпустить Урбшиса в Ковно с условием, что он немедленно вернется с подписанным соглашением…”9 После бесед с Литвиновым Сталин почувствовал, что тот совершенно не верит Гитле-ру и готов настойчиво добиваться соглашений с западными демократиями. Такая заданность и предопределенность позиции наркома иностранных дел показались Сталину подозрительными. В разговоре с Берией он распорядился внимательнее ’’присмотреться” к Литвинову. Но худшего, по капризу самого же диктатора, не произошло. Однако уход Литвинова с поста был воспринят в Берлине как ’’добрый сигнал”. Временный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов докладывал в Москву: немцы считают, что появились шансы улучшения германо-советских отношений. ’’Предпосылки для этого усилились в связи с уходом Литвинова…”10 Сталин остановил своего Монстра в последний момент и ограничился снятием Литвинова с поста наркома иностранных дел, передав этот пост Молотову. Выдвигая на этот участок фактически второго человека в государстве, ’’вождь” хотел дать понять всем, какое большое значение СССР придает внешнеполитическим вопросам, делу сохранения мира. Сталин решил, что подписанные в середине 30-х годов договоры о взаимной помощи с Францией и Чехословакией ”не сработали”. Но все это будет в мае 1939 года…