Точное попадание.
И мы отняли у него его жену. Мы унизили его. Мы ушли и оставили его в одиночестве, потому что это было самым безопасными решением, самым умным.
Он поднял пистолет и наставил его на Хаэля, словно его сын был единственной оставшейся вещью на планете, и затем его палец напрягся на курке, и, хоть я и знала, что Виктор сказал бы мне сидеть смирно, я не стала.
Я уже побежала до того, как смогла осознать последствия. Потому что нет существеннее последствия, чем потерять одного из моих мальчиков, увидеть их раненными и истекающими кровью. Этого моя душа бы не смогла вынести. Так что, вне зависимости от последствий моих действий, я все равно поступила именно так, потому что для меня не было альтернативы.
Я побежала вперед, бежала так быстро, что воздух, казалось, обтекал меня, словно вода, струясь по щекам и путаясь в волосах. Если бы времени было побольше, я, скорее всего, выстрелила бы в Мартина, будучи осторожной, чтобы не задеть Мари, удерживаемой у его бока и завернутой в его руках так, как сейчас. Но жизнь устроена не так.
Вы не можете планировать, оценивать и высчитывать все, чего хотите, но иногда происходят случайные события, которые могут изменить траекторию развития всего мира. Сейчас был один из них.
Мартин — отец Хаэля, так что он смог получить допуск в кампус, чтобы прийти сегодня. А еще, он состоял в «Банде грандиозных убийств», так что он знал про Хавок, про все, что мы делали, про вендетту с его боссом. Он был зол, в отчаянии и жесток. И когда он спустил курок, выстрелив в собственного сына, я оказалась на пути пули — будто была рождена для этого места, для этого падения. Даже когда Хаэль издал яростный рев, даже когда он отчаянно попытался выстрелить в отца, чтобы нанести упреждающий удар.
Дело в том, что уже было поздно.
Звук выстрела Мартина похож на звук выхлопа автомобиля, но боль…боль была неописуемой. Будто тебя пронзило раскаленное железо, которое прожигало и обжигало плоть, пока проходило через нее. По правде говоря, я уверена, что выстрелы Мартина слились в непрерывную очередь — настолько быстрой была эта расправа, что Хаэль выпустил в отца всю обойму, затем набросился на уже обмякшее тело и успел схватить его еще до того, как оно рухнуло на землю.
В порыве мрачной ярости и бурного отчаяния Хаэль выхватил охотничий нож из ножен на лодыжке — такой же, какой носил Максвелл Баррассо, хотя тогда я этого еще не знала. Все, что я знала, это что все повторялось по кругу, все проигрывалось снова, повторялись те же манеры и движения. Я думала о шраме на руке Хаэля, который брал начало в плече и заканчивался на кончике пальца, хоть я и не видела его.
Тот, который нанес его отец.
Так что вполне соответственно, что Хаэль взял бы это нож и вонзил бы его отцу прямо в грудь. Было так много крови, казалось, Хаэль купался в ней. Он снова пырнул своего отца ножом. И снова. И снова. Столько же раз, сколько Мартин выстрелил в меня, Хаэль вонзал в него свой нож.
О, он, наконец, убил его, подумала я и тогда-то и поняла, что что-то не так. Тогда-то я и опустила взгляд и увидела всю кровь, и на короткое мгновение я вспомнила кровь, стекавшую по моим бедрам. Вспомнила сбежавшего Оскара, когда у меня были месячные и Оскар трахнул меня. Вспомнила про то, как она текла во время выкидыша, и то, как мальчики столпились вокруг меня в ванной. Вспомнил про кровь в школе, и про корону на моей голове, и про тот раз, когда Кали пырнула меня ножом. Каждый значимый момент моей жизни испачкан в крови. Пропитан ею. Поглощен ею.
Сейчас я должна была бы бежать, но я этого не сделала. Я перестала двигаться, несмотря на то, что продолжала говорить своему телу бежать, и это чертовски меня злило, потому что я не могла оказаться ближе к Хаэлю, чтобы обернуть свои руки вокруг него, прижать к себе и крепко обнимать.
Когда я упала, когда мои колени достигли земли, было так много крови, земля была настолько красной, и все было, таким мокрым… Мое дыхание стало странным, задыхающимся, когда я упала вперед, ладонями ударившись об землю. Но мои локти не удержали меня, и в итоге я рухнула, упав лицом на землю. Энергии во мне хватило лишь настолько, чтобы повернуть голову набок, чтобы увидеть Хаэля. Мой. Всегда мой. Мои парни Хавок.
Его мать теперь ползла ко мне, рыдая, дрожа и бормоча на французском. Она продолжала нашептывать мне, когда перевернула меня на спину, положив мою голову на свои колени.
— Все хорошо, — выдавила она, в ее голосе был слышан сильный акцент.
Вскоре она перешла обратно на французский, говоря прекрасные вещи, которые я не понимала, пока она убирала мои волосы со лба. Теперь я закашляла, и все шло кругом.