Тринити… Все, что я знаю, это что ее отец выгнал ее мать из дома. Пока Тринити живет с им, но до меня дошли слухи, что она больше не фигурировала в его завещании. Тем не мене, слухи все еще распространялись по Спрингфилду. Не важно, пошли ли они из школы Фуллер или из одного из районов Оак, мы всегда знаем и всегда слышим. Потому что мы — Хавок, и этот гребанный город принадлежит нам.
— Между Бриттани и моим отцом, — выдохнул Хаэль, но мы оба знали, как обстояли дела у Бриттани.
Не очень хорошо. Рич Пратт получил стипендию во Флориде, так что он уехал надолго. А Бритт пришлось объяснять папочке Форрест, что у нее более, чем один, потенциальный папочка ее ребенка. Ее подруга Дженифер — через связи Веры в социальных сетях — рассказала нам, что она начала работать в книжном магазине матери в центре Фуллера. Может, нахождение в окружении всех этих слов и всех этих миров внесут какие-то изменения в ее жизнь? В любом случае, это не наша проблема.
— Мы запросто можем сказать «между Офелией и Памелой»…Хаэль, семья по очереди прибирает беспорядок друг за другом. Это то, что мы делаем. Мы принадлежим друг другу, так что твои проблемы — мои проблемы, а мои…
Хаэль повернул мою голову к нему и поцеловал меня, стоя позади, оставляя меня бездыханной и жаждущей, как обычно происходило с мальчиками. Мы — ненасытные, дикие, маленькие язычники, увлекающиеся еженедельными вакханалиями. Как только мы переедем в этот дом — и подальше от иногда слишком наблюдательных глаз Мари, которая жила с нами — такие вакханалии будут происходить, скорее всего, через день. Или, возможно, каждый день, по крайней мере какое-то время.
Мы целовались, пока к нам не присоединились остальные парни, рассеявшись вокруг костра в переднем дворике старого, готического дома, которым дорожила Руби, который она оставила своей дочери, потому что, хоть она и знала, что Офелия была змеей, она не могла не позаботится о ней в последний раз.
Аарон и Оскар сели на старую скамейку, которую мы перетащили через лужайку, в то время как Кэл опустился в приседе на камень. Мы с Хаэлем оставались на месте, а Виктор руководил нами, как альфа-волк своей стаей.
— Есть одно письмо, — сказал он, показывая нам конверт, который ему передал адвокат во время встречи в понедельник. Он не прикасался к нему с тех пор, но оно лежало на стол несколько дней, задумчиво и молчаливо, храня все свои секреты в прессованной цветочной бумаге. — Вероятно, мне следует зачитать его вслух.
Он уставился на него, словно предпочел бы бросить его в огонь и смотреть, как оно горело, но его любопытство взяло вверх, и он, наконец, открыл его. Страница раскрылась в его руках, а Виктора застали за прочтением слов его бабушки Руби.
— Виктор, — начал он, когда моя кожа покрылась мурашками, и я вспомнила письмо Пенелопы мне, то, которое она оставила в своем дневнике и которое Сара Янг отдала мне, хоть и не должна была. Я читала его так много раз, что несмотря на то что теперь оно было запятнано слезами, я все еще помнила каждое слово в нем. Кроме того, я сделала сотни фотографий на телефон и загрузила их на облако, на всякий случай. — Мы не всегда получаем то, что хотим. Чаще всего мы не получаем даже то, что нам нужно. Твоя мать получила все, чего она хотела, в чем нуждалась, чего желала, о чем мечтала, чего вожделела, чего жаждала.
Не знаю, поэтому ли она превратилась в человека, которого я больше не узнавала, в того, кто, казалось, позабыл, какого это чувствовать, заботится или дорожить. Но поэтому я так и поступаю, потому оставляю все тебе.
Но только на этих условиях.
Я хочу, чтобы ты научился добиваться своего. Хочу чтобы ты учился — и точка. Хочу, чтобы ты был честным. В основном, я хочу, чтобы ты научился любить. Потому что любовь — самая могущественная из известных сил во Вселенной. Она противостоит логике и делает дураками всех нас, но еще она дает нам причину продолжать идти, даже когда вокруг мрак и кажется будто мир рушится.
Я люблю тебя Виктор, и потому оставляю тебе целый мир.
Виктор перестал читать, а затем опустил письмо.
Затем Хаэль отпустил меня, чтобы я могла подойти к Вику, и он притянул меня в свои сильные руки и прижал к себе, настолько крепко, что я знала, что он испытывал целую гамму эмоций, хоть и не признавался в этом.
— Целый мир…, — сказал он через какое-то время, выдохнув в мои волосы. Виктор слегка отстранил меня, чтобы мог своими большими руками обхватить мое лицо и поцеловать меня, пока я не стала ничем иным, как духом, сердцем и источником эмоций, которые взлетали и падали. — Она оставила мне целый мир, — он взглянул в мои глаза, а затем поднял взгляд, чтобы посмотреть на мальчиков — его мальчиков, наших мальчиков — прежде чем снова обратить свое внимание ко мне. — А теперь я даю его тебе.