— Раз Хизер и Кара уезжают…, — Хаэль замолчал и пожал большими плечами. — Ты хочешь начать работать над детьми?
Я фыркнула и бросила на него взгляд, который очень четко говорил отвали и сдохни, Хаэль Харбин. Он разразился смехом от вида выражения моего лица, пока Кэл очень аккуратно снимал капюшон, показывая свои прекрасные, светлые волосы.
— У нас могут быть дети, — предложил он, лениво пожав плечом. — Или сначала можем попутешествовать. Я слышал Нантакет красивый в это время года.
— Нантакет, — фыркнул Аарон, рассмеявшись и качая головой, пока его золотисто-зеленые глаза горели удивлением. Как мы умудрились дойти сюда, до этого прекрасного счастливого конца, можно только гадать. Но мы смогли. У нас получилось. И все, что я должна была сделать, чтобы завоевать это, — умереть. — Нахрен Нантакет.
— Как насчет Парижа? — спросил Оскар, размышляя вслух, когда он, наконец, отложил iPad, ослабил галстук и снял обувь.
Его взгляд был резким и такой прекрасный, что, когда он остановился на моем лице, клянусь, я истекала кровью, и никогда не хотела, чтобы это прекращалось. Моя голова начала слегка кружиться, и было ощущение, что я всегда буду влюбляться в него.
— Париж? — спросил Вик, поворачиваясь со своими обсидиановым взглядом и тревожной улыбкой на его похотливо-угрожающих губах. — Ты, блять, думаешь, что мы впишемся туда? Если честно, я склонен к отдыху, который включается в себя трахаться, трахаться и еще трахаться. Он встал рядом со мной, и я перевела внимание с Оскара на него. Каждый раз был похож на удар поддых, но в самом лучшем смысле, словно из моих легких выкачали воздух, но я заплатила за привилегию умереть в таком темном блаженстве. — И да, лучше, если это будет включать обрюхатить тебя.
— О, оставьте ее в покое, — выдохнул Кэл, наливая себе еще, когда указал на мой дневник. — Как бы я не был склонен к тому, чтобы у Хавок был ребенок, у Берни есть другая мечта. Дайте ей писать стихи. Она, блять, прекрасный поэт.
— Не знаю, зайду ли я так далеко, — пробормотала я, а затем Аарон взял у меня из рук пустой стакан и сплел свои пальцы с моими.
— Думаю, мы все зайдем так далеко, — сказал он, а затем встал и поднял меня, даже когда мой разум начал переплетать слова вместе, словно художник масляными красками смешивал цвета на ее холсте.
Однажды была девочка, которая мечтала стихами и красивыми фразами.
Она быстро поняла, что жизнь, в самом что ни на есть лучшем смысле, несчастная, и в самом худшем смысле извращенно жестокая.
Ее мечты стали кошмарами, кошмарами из монстров, новых и старых.
А потому она призвала их, ее пятерых всадников, чтобы посеять хаос и раздор, чтобы провернуть беспредел и обозначить анархию, чтобы объявить о триумфе над всеми злыми, уродливыми вещами, которые она когда-либо видела.
Они пришли к ней, эти всадники, и в замен на их гнусную месть они забрали ее сердце и удерживали его в своих покрытых чернилами руках. Они пометили ее плоть с плотским наслаждением, но именно ее душу они жаждали больше всего. А она отдала ее им добровольно и без сопротивления.
— Твоя гениальность — драгоценность в пустыне мира, — сказал Оскар, прерывая мои размышления и заставляя мое сердце забиться быстрее.
Я обвила свои руки вокруг его шеи, и он вздрогнул. Но не так, как раньше, когда каждое прикосновение заставляло его вспомнить худшие части его детства, а так, как любовники, хорошо знакомые с телами друг друга, так, как две души находили успокоение друг в друге.
Потому что вот, кем они были, все пятеро из них: родственными душами.
Это, если вы верите в такие вещи.
Мы вместе поднялись наверх, снимая одежды, десять рук поклонялись моему телу и ласкали его. Когда я упала на постель, я упала в нее с пятью прекрасными монстрами. Пятью прекрасно сломленными парнями Хавок, ставшими мужчинами. Мы целовались, мы трахались, мы сливались друг с другом.
Вот так я и получила свое долго и счастливо, окутанная в чернила и прочее дерьмо. Окутанная гребанным Хавок.
Конфуций советует вырыть две могилы, прежде чем отправиться в путешествие мести.
Полагаю, он был прав.
Когда вы ищите мести, какая-то маленькая часть вас умрет…каким-то образом. Но из этого пепла возродиться нечто новое, нечто иное, нечто лучше.
«Когда вам врут все, когда у вас ничего не остается, вы понимаете, что единственная валюта, которая у вас есть, — правда. Так что у одного слова есть значение. В обещании заключается важность. А соглашение стоит могилы».