Эти мысли и убеждения прочно овладели доктором Маратом. Нет, полагал он, наука не освободит людей от рабства. И наука не нужна порочному обществу, ибо она лишь углубляет его пороки. Прежде чем лечить отдельного человека, нужно исцелить человечество. А излечить его может лишь социальная медицина, о которой говорили великие просветители Монтескье и Руссо. Именно она-то и нужна сейчас в первую очередь!..
И доктор Марат наносит неожиданный удар тем, среди которых еще недавно был своим и чью дружбу, казалось, считал для себя весьма лестной.
В 1780 - 1785 годах появились две новые работы известного ученого, врача и физика, господина Марата, весьма далекие как от медицины, так и от физики. Это были "Похвала Монтескье" и "План уголовного законодательства".
Первая из них при жизни Марата опубликована не была и распространялась в списках, вторая вышла в свет под именем автора и произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Следуя примеру Руссо, Марат написал обе работы как конкурсные сочинения. В "Похвале Монтескье" он продемонстрировал основные идеи создателя "Духа законов", чтобы еще раз напомнить современному читателю о животрепещущих общественных проблемах; в "Плане уголовного законодательства" раскрыл эти проблемы по-своему.
Если бы некий слишком уж любопытный читатель стал докапываться до истоков этого произведения, он, быть может, обнаружил бы другое сочинение, изданное в Англии шесть лет назад под заглавием "Цепи рабства". Впрочем, докопаться до этого было не легко. "Цепи рабства", написанные на английском языке, были изданы анонимно - лишь много позднее стало известно, что произведение это также принадлежало перу Марата. Кроме того, "План уголовного законодательства" был гораздо радикальнее по своему существу и развивал до конца некоторые взгляды автора, едва лишь намеченные в его более раннем произведении.
Марат, трактуя государство в духе Руссо, как результат добровольного соглашения между людьми, вместе с тем, в отличие от своего знаменитого предшественника, значительно энергичнее подчеркивает роль насилия на всех стадиях общественного развития. Он рисует историю человечества как цепь непрерывных беззаконий со стороны сильных по отношению к слабым, богатых по отношению к бедным, родовитых - по отношению к безродным. Однако, систематически нарушая естественные права народа, тираны и плутократы, сами того не ведая, логически подводят народ к идее возмездия; ведь всякое действие порождает соответствующее противодействие, и если у людей было силой отнято их законное достояние, то только силой же его можно и вернуть.
Иначе говоря, Марат провозглашает неизбежность и благодетельность социальной революции.
Он заканчивает свой труд пламенным призывом:
"Довольно! Слишком долго эти презренные тираны опустошали землю. Их царство идет к концу, светоч философии уже рассеял густую мглу, в которую они ввергли народы. Осмелимся же подойти к священной ограде, за которой укрылось самовластье, осмелимся разорвать мрачную завесу, скрывающую от глаз его происки; осмелимся, наконец, вырвать из его рук это страшное оружие, всегда губительное для невинности и добродетели!.."
Этот призыв был брошен за девять лет до начала Великой революции.
И он, вне сомнения, был услышан теми, к кому обращался автор.
Но услышали его и другие, те, кого обличал Марат.
А услышав, не стали медлить.
В прежние времена, еще совсем недавно, подобное произведение ожидал бы костер, а его автора - Бастилия. Ныне все немного изменилось и приослабло. Правительство Людовика XVI, запутавшееся в тенетах многих противоречий, несколько отпустило тормоза и склонилось к "гнилому либерализму".
И все же без последствий подобное остаться не могло.
Положение преуспевающего доктора и ученого изменилось, как по мановению волшебного жезла.
Королевские академии отклонили одно за другим все его открытия, а автора их стали громогласно величать шарлатаном.
Издательства прекратили печатать его труды.
Мадрид отказался от услуг доктора Марата в организации своей Академии наук.
Граф д'Артуа отказал "бунтовщику" от выгодной придворной должности.
Аристократы, еще вчера пожимавшие руку Марату и приглашавшие его к себе, теперь отворачивались при встречах и не желали иметь ничего общего с "проходимцем".
Обеспеченность, престиж в высших кругах, роскошный особняк на улице Бургонь, респектабельные приемы - все рухнуло, исчезло, сгорело дотла. Осталась лишь квартиренка на улице Вье-Коломбье и в перспективе полуголодное прозябание.
Но почему же? Ведь он был и остался "врачом неисцелимых"! Разве могло случившееся отвратить от него всех пациентов? И разве практика искусного врача не дала бы ему средств на сносную жизнь?
Нет. Жан Поль Марат никогда не останавливался на полдороге. Приняв решение, он не желал компромиссов. Он ведь уже сменил профессию. Отныне и до конца дней только "социальная медицина" - забота о судьбах общества будет волновать его мысль и совесть.
Марат знал, на что идет, и бесстрашно выдержал все удары.
И все же потрясение было слишком сильным.
Вскоре после переезда на новую квартиру он тяжело заболел.
Нет, то не была обычная болезнь - Марат, как превосходный диагност, понял это сразу. То была страшная, сокрушительная реакция на его великое решение, на его небывалый и беспощадный эксперимент, произведенный с самим собой. Больного лихорадило, временами он терял сознание и, казалось, был на пороге смерти. В этом, во всяком случае, не сомневался честный часовщик Бреге, соотечественник и преданный друг Марата, неустанно заботившийся о нем в дни болезни. Марат передал Бреге все свои лабораторные инструменты и неопубликованные научные труды, что особенно взволновало доброго часовщика, увидевшего в этом как бы завещание умирающего. Он и не подозревал, что, отказываясь от своего прошлого, бывший доктор менее всего думал о смерти.
А вообще думал он в эти недели много.
Пожалуй, больше, чем когда бы то ни было.
Еще бы! Слишком велик был вынужденный досуг - такого в его насыщенной событиями жизни до сих пор не бывало.
Он думал, взвешивал, вспоминал.
Иногда далекое прошлое так четко всплывало в воображении, что казалось совсем близким, недавним. Марат снова видел маленький городок Будри, где он родился 24 мая 1743 года и провел раннее детство, потом Невшатель, где отец, чертежник и преподаватель языков, мечтая сделать из сына ученого, старательно пичкал его всевозможными уроками, потом - Бордо, где уроки стала давать сама жизнь... Вспоминались отдельные эпизоды детства. Один из них особенно часто вставал перед глазами. Однажды отец несправедливо наказал его, и мальчик объявил голодовку; его заперли в комнате - он выпрыгнул из окна со второго этажа, о чем свидетельствовал шрам, оставшийся на лбу... Да, таким он был всегда - решительным, упрямым, непреклонным; таким останется и впредь, какие бы преграды или соблазны ни ставила перед ним жизнь.
Но больше всего размышлял Марат о судьбах Франции. Он уже предчувствовал многое в ее будущем. Он был уверен, что нынешнее положение в стране долго продолжаться не может, что перемены неизбежны.
Перемены неизбежны...
Действительно, могло ли до бесконечности длиться это дикое, нестерпимое, противоречащее здравому смыслу положение, когда один процент населения Франции, составлявший два привилегированных сословия духовенство и дворянство, безнаказанно тиранил и обирал девяносто девять процентов тружеников, созидателей и организаторов производства, входивших в состав третьего, податного сословия? Когда двор, то есть верхушка тех же привилегированных, расхищал почти пятую часть всех доходов страны? Когда король расходовал ежедневно лишь на кофе и шоколад к своему столу столько же, сколько рабочий получал, трудясь в течение целого месяца?..