Но неожиданно с подходящей заменой возникли проблемы – мужчины с радостью проводили с ней время в постели, но о серьезных отношениях никто не заикался.
С Олегом она встречалась уже пятый раз, и ни разу он не предлагал остаться до утра. Лена подозревала о наличии у него еще одной (или не одной) женщины.
– Ты уже одеваешься? – Олег вошел в комнату, все еще вытирая полотенцем мокрое после душа тело. – Молодец, тебе еще до дома добираться, сейчас вызову такси.
Лена вымученно улыбнулась и пошла в коридор.
«Значит, еще рано, ничего, я подожду», – успокаивала она себя, надевая ботинки.
Как обычно при расставании, Олег чмокнул Лену сухими губами в щеку и сразу же, словно торопясь поскорее от нее избавиться, закрыл дверь.
Очутившись в темном подъезде, остро пахнувшем кошачьей мочой и дешевым табаком, Лена неожиданно заплакала. Домой, так она называла квартиру, которую для них с мужем снимал свекор, идти совершенно не хотелось. Там стояла пугающая тишина и безысходность. Она вдруг отчетливо поняла, что придется возвращаться обратно в ненавистную деревню, к окончательно пропившим разум родителям. Всю последнюю неделю, после того как от нее совершенно неожиданно ушел этот тихоня, этот вечный неудачник – ее муж, к какой-то не то старой, не то новой любви, Лена старалась держать себя в руках. Но, видимо, слишком много она ожидала от сегодняшней, не оправдавшей надежд, встречи с Олегом.
Уже сидя в донельзя прокуренном салоне такси, Лена поняла, что у нее есть единственный выход остаться в городе и жить, как сейчас, без материальных проблем – помириться с Юрой. Как бы противно от этого не становилось. Но как? Она даже не знала, где он сейчас и с кем живет.
«Подумаю завтра, – решила Лена, – прямо как Скарлетт О’Хара», – улыбнулась она, вспоминая некогда любимую героиню.
Он что-то почувствовал и оглянулся еще раз. Сердце тут же ухнуло и остановилось. Теперь она сидела на подоконнике в кухне и курила. Окно было распахнуто настежь, а тоненькие ножки в домашних носках ритмично ударяли по бетонной стене ниже оконного проема: «Тук-тук-тук».
Жена его тоже заметила и радостно замахала рукой. Она всегда провожала его на работу, стоя у окна, пока он не скроется в ближайшей арке. Но никогда прежде она не сидела в окне, находящемся на последнем этаже двенадцатиэтажного дома.
«Я жутко боюсь высоты, и к тому же у меня постоянно кружится голова».
Даже отсюда, снизу, было видно, как неуклюже она прислонилась спиной к оконной раме.
Сделав судорожный шаг назад к дому, он, срывая голос, закричал:
– Немедленно слезай! Упадешь!
– Что? Я не слышу! – Она попыталась повернуться к нему лицом. – Что ты говоришь?
– Слезай! – заорал он, но уже понял, что опоздал. Тяжело разворачиваясь всем корпусом, она разжала руку, которой держалась за раму, и тут же соскользнула с твердой опоры.
Он видел ее безуспешные попытки сохранить равновесие. Еще через секунду она сорвалась с подоконника и полетела вниз, недоуменно, словно спрашивая, как такое могло случиться, запрокинув голову и смотря прямо ему в глаза.
Денисов судорожно дернулся и тут же проснулся.
Постепенно силуэты ночного кошмара стали терять свои краски, а наяву он увидел золотой лес, прямо в центре которого находилось небольшое болото. Сочная желтая листва превосходно оттеняла сине-серое осеннее небо. Это великолепие ярко-желтого, лимонного и бордово-красного по замыслу врачей должно было поднимать настроение и настраивать на оптимистический лад. Иначе зачем бы они повесили прямо перед кроватью больного репродукцию с картины Федора Васильева «Болото в лесу. Осень».
Денисов поморщился, как от зубной боли. Картина ему не нравилась с самого начала, но сейчас, спустя десять месяцев постоянного, вынужденного ее просмотра, просто опротивела. Он уже не видел ни белоснежных цапель, грациозно стоящих в тусклой осенней воде, ни величественных деревьев, убранных янтарной листвой, ни похожих на рваную вату кучевых облаков. Взгляд был прочно прикован к болоту. Именно болото на этой репродукции и вызывало у Денисова острый приступ депрессии, даже при беглом взгляде на картину.
«Болото. Я попал в болото. Меня засосала больничная трясина. – И снова закрыл глаза. – Надо попросить, чтобы ее сняли, иначе я сам ее выброшу в окно», – решил он, невольно продолжая думать о проклятой репродукции.
«Окно». И тут же воскрес ночной кошмар.
«Господи, это никогда не кончится». Денисов с головой укрылся одеялом.
На улице стояла постоянная, изматывающая жара, но в комнате, надежно «охраняемой» кондиционером, всегда было прохладно.
– Пора вставать. – Медсестра бесшумно проскользнула в палату. – Доброе утро!